— Судебная медицина — одна из древнейших профессий.
Благодаря ей удалось изучить, какие следы оставляют те или иные яды, и
разработать антидоты ко многим из них. Несмотря на это, и августейшие особы, и
аристократы всегда стремились держать при своем дворе «отведывателя кушаний»,
чтобы избежать непредусмотренных врачами неожиданностей.
Этого эрудита Савуа уже встречал днем. Сейчас он дает
комиссару возможность вмешаться и оборвать исторический экскурс.
— Доктор, хватит щеголять познаниями! По городу
разгуливает убийца.
— Как судебный эксперт я не вправе утверждать что-либо
относительно обстоятельств убийства. Мое дело — не версии выдвигать, а
постараться определить причину смерти и примерное время ее наступления, орудие,
которым она была причинена, личность жертвы.
— Есть ли, по-вашему, какая-либо взаимосвязь между
гибелью Джавица Уайлда и этого актера? Есть ли тут что-то общее?
— Есть. Оба работали в кино.
И сам хохочет над своей остротой. У остальных не дрогнул ни
один мускул: вероятно, пребывание в этой комнате напрочь отбивает чувство
юмора.
— Общее — лишь в том, что в обоих случаях были
применены токсические вещества, поражающие организм почти молниеносно. Второе
убийство необычно тем, как именно был запакован цианид: конверт, в котором он
содержался, был снабжен тонкой пластиковой мембраной, запечатанной вакуумным
способом. При вскрытии конверта герметичность нарушается.
— Это могло быть изготовлено здесь? — с сильным
иностранным акцентом осведомляется четвертый участник совещания.
— Да запросто! Впрочем, дело довольно сложное,
манипуляции требуют большой осторожности, и тот, кто их совершает, должен
знать, что изготовляет орудие убийства.
— Иными словами, это не самоделка?
— Едва ли. Можно со всей уверенностью утверждать, что
конверт был заказан специалистам. Цианид — не кураре, которым можно просто
смочить острие или наконечник… Тут нужен квалифицированный подход.
Савуа думает о Марселе, Корсике, Сицилии, о странах
Восточной Европы и Ближнего Востока. Извинившись, выходит из комнаты, звонит в
Европол. Объясняет серьезность ситуации и просит дать сведения обо всех
лабораториях, где может производиться такое химическое оружие.
Его соединяют с каким-то сотрудником, который сообщает, что
буквально пять минут назад получил запрос об этом же из ЦРУ. Что происходит?
— Ничего. Пожалуйста, ответьте мне, как только получите
информацию. И если можно, не позднее, чем через десять минут.
— Это совершенно невозможно, — отвечают
ему. — Ответ дадим, когда он у нас будет. Не раньше и не позже. Мы должны
будем направить…
Савуа, не дослушав, дает отбой и возвращается в комнату.
Бумага, бумага…
Кажется, что все, имеющие отношение к общественной
безопасности, одержимы этой навязчивой идеей. Никто не решится и шагу ступить,
не убедившись предварительно, что его начальники этот шаг одобрят. Люди, так
много обещавшие, люди, перед которыми открывалось блестящее будущее, люди,
начинавшие работать с энтузиазмом и творческим огнем, сейчас боязливо
притаились по углам, хоть и понимают, что им брошен очень серьезный вызов и
действовать надо стремительно, однако субординация прежде всего: пресса всегда
готова обвинить полицию в том, что она действует чересчур крутыми методами,
тогда как налогоплательщики постоянно ноют, что полиция вообще бездействует — а
потому лучше свалить ответственность на вышестоящих.
Но Савуа сделал звонок лишь для отвода глаз — он и так знает,
кто преступник. И возьмет его сам, один, чтобы никто больше не посмел
претендовать на лавры сыщика, распутавшего самое громкое дело в истории Канн. И
он должен сохранять наружное спокойствие, хотя больше всего на свете ему
хочется, чтобы это бдение поскорее завершилось.
…Когда он вновь входит в комнату, комиссар сообщает, что сию
минуту из Монте-Карло звонил Стенли Моррис, отставной сотрудник Скотланд-Ярда.
Посоветовал особенно не усердствовать, потому что преступник едва ли применит
прежнее оружие еще раз.
— Похоже, нам грозит новая вспышка терроризма, —
говорит незнакомец.
— Похоже, — подтверждает комиссар. — Но
последнее, что мы, в отличие от вас, собираемся делать, — это сеять
панику. И здесь собрались, чтобы сформулировать заявление для прессы, пока эта
самая пресса сама не сделала выводы и не обнародовала их в ближайшем выпуске
новостей. Я полагаю, мы все же имеем дело с террористом-одиночкой, скорее всего
— с серийным убийцей.
— Но…
— И никаких «но»! — жестко и властно чеканит
комиссар. — Мы дали знать в ваше посольство потому, что убитый был
гражданином вашей страны. И здесь вы на правах гостя. Когда погибли двое других
ваших соотечественников вы не проявили особого интереса и не удосужились
прислать своего представителя, хотя в одном из этих случаев тоже был применен
яд.
А потому если вы намекаете, что над нами нависла опасность
массового поражения биологическим оружием, вам лучше сразу уйти. Мы не
собираемся впутывать в уголовное дело политику. В будущем году должны будем с
подобающим размахом и блеском провести очередной кинофестиваль, верим
специалисту из Скотланд-Ярда и заявление составим именно в этом духе.
Иностранцу нечего сказать в ответ.
Комиссар, вызвав секретаря, просит выйти к журналистам и
оповестить их, что результаты, которых они так долго ждут, будут оглашены через
десять минут. Эксперт сообщает, что установить происхождение цианида можно, и
это хоть отчасти прольет свет на личность убийцы, но займет никак не десять
минут, а около недели.
— В крови жертвы найдены следы алкоголя, кожные покровы
красные, смерть была мгновенной. Все это не оставляет сомнений в том, какой яд
был применен. Если бы это была кислота, остались бы характерные ожоги вокруг
рта и носа; если белладонна — были бы расширены зрачки, если…
— Доктор, мы все знаем, что вы окончили университет,
что можете блестяще обосновать причину смерти, и не сомневаемся в вашей
компетентности. Итак, остановимся на том, что это был цианид.
Эксперт, кивнув, закусывает с досады губу.
— Ну, а что со вторым пострадавшим? С этим кинорежиссером?
— Мы дали ему кислород, по 600 миллиграммов келоцианора
внутривенно каждые четверть часа, а если не будет положительной динамики,
добавим 25-процентный раствор триосульфата натрия…
Повисшее в комнате молчание, кажется, можно потрогать
руками.
— Виноват. Я хотел сказать — он выкарабкается. Комиссар
делает пометки на листке желтой бумаги.
