Он знает — времени нет. Всех благодарит, иностранцу говорит,
чтобы пока не выходил: нечего давать новую пишу для слухов и фантастических
предположений. Пройдя в ванную комнату, подтягивает галстук и просит Савуа
сделать то же самое.
— Моррис считает, что убийца в следующий раз не станет
применять яд. Когда вы уходили звонить, я кое-что прикинул и понял: он следует,
может быть, и подсознательно, какой-то определенной модели поведения. Какой,
как по-вашему?
Савуа и сам думал об этом по возвращении из Монте-Карло. Да,
имелся некий рисунок, который, быть может, укрылся от внимания знаменитого
сыщика из Скотланд-Ярда:
Жертва на скамейке: преступник подошел вплотную.
Жертва в павильоне на пляже: преступник действовал на
расстоянии.
Жертва на пирсе: вблизи.
Жертва в отеле: издали.
Если следовать этой модели, следующее преступление будет
совершено, когда убийца опять приблизится вплотную, вернее, так он его
задумывает, если только не будет схвачен в ближайшие полчаса. Инспектору
излагали все эти подробности полицейские, выезжавшие на место, причем особого
значения сообщениям не придавали. А он, в свою очередь, отвечал, что это
неважно. На самом же деле — более чем важно: вот он — горячий след,
единственное недостающее звено в цепочке.
Сердце его бьется учащенно: сбывается мечта всей его жизни…
Когда же кончится это проклятое совещание?!
— Вы слышите меня, инспектор?
— Да, господин комиссар.
— Хочу, чтобы вы уяснили себе: журналистская братия,
что собралась у дверей, ждет от нас не четкого и конкретного заявления и не
точных ответов на свои вопросы. На самом деле они будут из кожи вон лезть,
чтобы услышать от нас то, что им нужно. Надо постараться не попасть в эту
ловушку. Они явились сюда не слушать нас, а увидеть — и показать своим
зрителям.
Он говорит с инспектором с видом начальственного
превосходства, как человек, постигший всю мудрость человечества. Вероятно,
щеголять образованностью — удел не только Морриса или судебного медика: все
тщатся, пусть и не впрямую, дать понять, что как нельзя лучше разбираются в
своем деле.
— И запомните: выражение лица и осанка, то, как вы
держитесь и говорите, могут сказать куда больше слов. Не бегайте глазами, смотрите
перед собой, плечи вниз и немного назад… Приподнятые плечи выдают внутреннее
напряжение: все поймут, что у нас нет даже предположений о том, кто это сделал.
Они выходят к дверям бюро судебной экспертизы. Вспыхивают
яркие лампы, протягиваются микрофоны, журналисты отталкивают друг друга,
пробиваясь вперед. Через несколько минут, видя, что сумятица улеглась, комиссар
извлекает из кармана листок бумаги:
— Знаменитый киноактер был отравлен цианидом —
смертоносным, высокотоксичным веществом, которое может применяться в разных
видах, а в данном конкретном случае — газообразном. Его коллега-режиссер
остался жив по счастливой случайности: он вошел в номер, где в воздухе еще
оставались элементы цианида. Служба безопасности отеля, проводившая
видеонаблюдение, заметила, как постоялец зашел в номер, а через пять минут
опрометью выскочил оттуда и в коридоре упал.
Комиссар не упомянул, что этот самый номер находился в
«слепой зоне». Не упоминание не есть ложь.
— Сотрудники СБ отреагировали очень оперативно и немедленно
направили к месту происшествия врача. Тот сразу почувствовал характерный запах
горького миндаля, хотя концентрация цианида в воздухе уже не представляла
опасности для жизни. Вызванная полиция прибыла через пять минут, оцепила этаж,
а своевременно предпринятые действия врачей «скорой помощи», работавших в
противогазах, позволили сохранить пострадавшему жизнь.
Красноречие комиссара производит на Савуа глубокое
впечатление: «Должно быть, руководители такого ранга обязаны отучиться на
курсах пиара», думает он.
— …Отравляющее вещество находилось в конверте, но кем
он был надписан — мужчиной или женщиной — установить пока не удалось. Внутри
была записка.
О том, что конверт был запечатан с помощью самой что ни на
есть передовой технологии, комиссар тоже счел за благо не распространяться:
один шанс на миллион, что кто-то из присутствующих журналистов узнает об этом,
хотя чуть позже подобный вопрос последует неизбежно. Ни слова и о том, что за
несколько часов до происшествия в отеле был отравлен еще один виднейший
кинодеятель: впрочем, все полагают, будто Джавиц Уайлд скончался от сердечного
приступа, хотя никто — ни один человек — не вбрасывал эту лживую версию. Как
полезно бывает, что пресса порой — по лени или небрежности — приходит к
собственным умозаключениям, не беспокоя полицию…
— А что там было написано? — раздается первый
вопрос.
Комиссар объясняет, что эти сведения в интересах следствия
пока не разглашаются. Савуа постепенно понимает, куда он ведет
пресс-конференцию, и проникается все большим восхищением: нет, этот человек,
безусловно, вполне соответствует занимаемой должности.
— Может, может. Все может быть. С вашего позволения,
господа… Нам пора вернуться к своим обязанностям.
Он садится в полицейскую машину, и взвыв сиреной, она
срывается с места. Савуа, гордясь комиссаром, направляется к своей. Просто
прелесть! Уже совсем скоро в эфир выйдут сенсационные новости: «Следствие
полагает, что великий актер был убит из ревности».
Ничто не сможет заменить интерес, который вызовет это
сообщение. Звезда сияла так ярко, что все прочие преступления останутся
незамеченными. Кому есть дело до бедной девочки, которую утром нашли мертвой на
набережной? Или до кинопродюсера с выкрашенными под цвет красного дерева
волосами, скончавшегося от сердечного приступа днем? Кого занимает убийство —
не исключено, что тоже на почве ревности — совершенное на пирсе, где почти не
бывает людей, вдали от фестивального бурления, если ни жертва, ни преступник
никому не известны и никогда не оказывались в центре внимания? Подобное происходит
каждый день, заслуживает беглого упоминания в восьмичасовом выпуске новостей и
мгновенно забывается, если только…
…если только это не — мировая Звезда! Конверт! Записка
таинственного содержания!
Савуа тоже включает сирену, но едет в сторону, противоположную
управлению. Чтобы не вызывать подозрений, он выходит в эфир на волне комиссара:
— Поздравляю!
Комиссар тоже горд собой. Да, удалось выиграть время —
несколько часов, а может быть, и дней — хотя оба они знают: по Каннам
разгуливает серийный убийца, действующий изощренными средствами, —
начинающий седеть мужчина, лет сорока, в совершенстве владеющий искусством
умерщвления людей. Может быть, он уже пресытился содеянным, а может быть,
улучив момент, нападет снова.
