7) он опасается разоблачения и ареста, а потому
соблюдает все предосторожности. Но управлять своим подсознанием человек покуда
еще не научился — вот и этот убийца невольно следует некоей определенной модели
поведения;
8) человек этот абсолютно нормален, не вызывает никаких
подозрений, вероятно, вежлив и любезен, легко завоевывает доверие тех, кого
потом лишает жизни. Какое-то время проводит с будущими жертвами: две из них —
женщины, которые по природе своей гораздо более подозрительные, чем мужчины;
9) он не выбирает жертв но критериям пола, возраста и
социального положения.
Здесь Моррис останавливается. Что-то из написанного им плохо
согласуется с остальной частью текста. Перечитывает два или три раза и вот
наконец находит: «3) у него нет характерного «почерка» или он скрывает его,
чтобы не дать себя идентифицировать».
Ну да, убийца не пытается, подобно Мэнсону, очистить мир или
хотя бы город, как намеревался Риджуэй, не собирается утолять аппетиты богов,
что делал Даммер. Значительная часть преступников в самом деле не хотят, чтобы
их поймали, но очень хотят, чтобы о них знали. Одни — чтобы попасть на первые
полосы, обрести известность или славу Джека-Потрошителя, мечтать, что внуки
будут ими гордиться, прочитав их имена в газетах, обнаруженных на пыльном
чердаке. Другие исполняют некое жизненное предназначение — сеять ужас и
уничтожать проституток, например. Психоаналитики давно уже пришли к выводу о
том, что серийные убийцы, которые время от времени приостанавливают или
прерывают свою преступную деятельность, поступают так именно потому, что послание,
направленное ими обществу, — получено.
Вот и ответ, как сказал бы Гамлет. Как же это он не подумал
об этом раньше?
Да очень просто: потому что это умозаключение направило бы
полицейский розыск по двум противоположным направлениям. Искали бы убийцу и того,
кому он желал направить свое послание. В данном случае он убивает с
необыкновенной скоростью: Моррис почти уверен, что очень скоро, как только
сочтет, что оно дошло до цели, он исчезнет из Канн.
Через два, самое большее — три дня. И, поскольку здесь —
как, впрочем, в случаях с некоторыми другими серийными убийцами — у жертв нет
ничего общего, послание это должно быть адресовано одному человеку, одному
конкретному лицу.
Только одному.
Моррис возвращается к компьютеру, снова включает его и
посылает комиссару успокоительный мейл:
«Не беспокойтесь. Убийства внезапно прекратятся еще до
закрытия фестиваля».
И просто так, исключительно удовольствия ради, посылает
копию приятелю в Скотланд-Ярд — пусть знают, что во Франции отдают должное его
профессионализму, просят его о помощи и получают ее. Он не утратил прежней
хватки, он способен делать умозаключения, правота которых в самое ближайшее
время подтвердится. Пусть не думают, что вышел в тираж.
И хотя на кону стоит его репутация, он совершенно уверен в
том, что только что написал.
10:19 PM
Хамид отключает свой сотовый телефон — его ни в малейшей
мере не интересует, что происходит во всем остальном мире. За последние полчаса
пришло дикое множество неприятных сообщений.
Все это — внятный сигнал, предупреждающий: бросай эту
нелепую идею снимать фильм. Вместо того чтобы внять разумным советам шейха и
жены, он дал тщеславию себя увлечь. Как видно, он начинает утрачивать контакт с
самим собой: мир роскоши и гламура оказывает свое отравляющее действие даже на
него, всегда считавшего, что обладает к этому могучим иммунитетом.
Ну и хватит. Завтра, когда все немного успокоится, он
созовет пресс-конференцию, благо в Канны съехались журналисты со всего света, и
объявит, что хотя уже вложил в проект немалые средства, он прерывает работу над
ним, ибо «это было мечтой, общей для всех, кто был вовлечен в эту затею, а
теперь одного из участников уже нет среди нас». Обязательно найдется репортер,
который спросит, имеются ли другие планы и замыслы. А он ответит, что пока еще
рано говорить об этом, нужно «воздать дань благодарной памяти ушедшему».
Да, разумеется, он, как и всякий человек, имеющий хоть каплю
приличия, сожалеет о том, что актер, с которым заключил контракт, отравлен, а
режиссер, выбранный для реализации этого проекта, лежит в клинике — по счастью,
сейчас его жизни уже ничто не угрожает. Но оба эти происшествия ясно дали
понять: с кино у него ничего не получится, пустая затея. Не его это дело, напрасно
он в это ввязался, только потеряет деньги, ничего не приобретя взамен.
Кино пусть занимаются кинематографисты, музыкой — музыканты,
литературой — писатели. С тех пор как два месяца назад он встрял в эту
авантюру, она не приносит ему ничего, кроме все новых проблем. Приходится иметь
дело с людьми, обладающими гигантским самомнением, урезать раздутые сметы,
править и редактировать сценарий, каждая последующая версия которого
оказывается хуже предыдущей, терпеть продюсеров, всем своим снисходительным видом
дающих понять, что он решительно ничего не понимает в процессе.
А ведь намерения у него были самые лучшие — показать быт,
культуру и уклад своей отчизны, красоту пустыни, взлелеянную столетиями
мудрость бедуинов и их понятия о чести. Он собирался вернуть долг людям своего
племени, хоть шейх и доказывал ему весьма настойчиво, что не следует
отклоняться от однажды избранной стези.
«В пустыне люди сбиваются с пути и гибнут оттого, что
позволяют себе увлечься миражом. Ты хорошо справляешься со своим делом,
сосредоточь же на нем все свои силы».
Однако Хам иду этого было мало — он хотел показать, что
способен удивить еще сильнее, подняться еще выше, явить еще большую отвагу… Да,
он впал тогда в грех гордыни, и это не должно больше повториться.
Журналисты засыпали его вопросами — новость распространилась
с неслыханной быстротой. Хамил отвечает, что детали трагедии пока ему
неизвестны, но в ближайшие дни он сделает по этому поводу заявление. Десятки
раз он повторяет одно и то же до тех пор, пока один из его телохранителей не
обращается к репортерам с просьбой оставить супругов в покое.
