Его знобило. Ему срочно требовались антибиотики.
VI
Он не знал, как далеко ушел от дороги и от двух трупов, бессмысленно глядящих в небо. Он не знал, сколько времени прошло с тех пор, как, устав идти, он рухнул на землю, сам похожий на мертвеца. Но, когда он открыл глаза, небо было не черным, а сиреневым, а в нем носились беззаботные птахи, свистя о том, как прекрасна жизнь. Но разбудили Курбатова не они. Разбудило его лошадиное фырканье.
Сначала он решил, что характерный звук ему лишь померещился, а уж потом, когда фырканье повторилось, нехотя открыл глаза.
Неподалеку перетаптывались две низкорослые лошадки с восседающими на них мужскими фигурами.
— Кала калакай, менын балапан? — насмешливо крикнул один из всадников. Это означало: «Как поживаешь, мой цыпленок?», и, хотя Курбатов этого не знал, он примерно угадал смысл услышанного.
— Жаман, — ответил вместо него второй всадник. — «Плохо».
Улыбка протянулась через всю его круглую желтую физиономию, чуть ли не от уха до уха. Если бы молодой казах улыбнулся хоть немного шире, его голова развалилась бы пополам, как гнилая дыня. Задорные косые глаза без ресниц тоже смеялись, а руки деловито передергивали затвор винтовки.
— Иди сюда, — велел он. — Живо.
— Цып-цып-цып, — захихикал второй казах, вооруженный самодельной пикой, сооруженной из длинной палки, к которой был примотан нож с костяной рукояткой.
— Ты глухой, да? — рассердился юноша с винтовкой.
Нагайка, которую он держал в свободной руке, отправилась за голенище сапога. Приклад винтовки уперся в плечо.
— Встаю, — крикнул Курбатов и потянулся за оружием, но напрасно он это сделал.
Оружием успели завладеть степные пираты, пока он валялся без сознания. Его обыскали, деловито избили, швырнули поперек седла и повезли. Лежа на животе, он смотрел на чужую землю, проплывающую перед глазами, и гадал: закопают ли его, после того как убьют, или бросят валяться в степи?
Курбатов зажмурился. Его голова свесилась, словно неживая, и болталась из стороны в сторону в такт мерной лошадиной поступи. Ему было худо. Так худо, что хоть помирай. Но это означало отказаться от мести. Вариант совершенно невозможный для Курбатова. Он знал, что каким-то образом выберется из этой передряги. Та сила, которая до сих пор помогала ему, не могла оставить его в столь ответственный момент.
Его привезли во двор дома, который, несомненно, воспринимался местными жителями как самый настоящий дворец. Дом был каменный, с пристройкой из круглого леса, очень ценного в местах, где заурядному человеку и гроб-то смастерить не из чего. Под плоским навесом во дворе размещалась летняя кухня со столом на пару десятков едоков и большим казандыком — старинным казахским очагом, слепленным из глины. Здесь пахло курдючным салом, а в медном казане на огне бурлил прозрачный жир, в котором плавали поджаристые манты. Слева к кухне примыкал гараж на два автомобиля, а за ним, скрытые от посторонних глаз, лепились хозяйственные постройки, смахивающие на кошары для овец.
Другие приметы сказочной роскоши тоже были налицо — крыша из оцинкованного железа, высоченная ограда из сырцовых блоков, двустворчатые ворота на сварных петлях, снабженные специальной калиточкой, запирающейся изнутри на задвижку. Судя по кирпичной трубе, в доме имелась добротная русская печь, а то и английский камин, у которого, как представлялось издали, приятно посидеть вечерком в стеганом узорчатом халате с чашкой кумыса в руках. Впрочем, хозяин, то бишь бай, мог отдавать предпочтение душистому зеленому чаю. Сброшенный на землю, Курбатов живо представил себе этого ублюдка, прихлебывающего либо конское молоко, либо чаек, довольного собой, лоснящегося, распаренного. А потом так же мысленно задушил его собственными руками.
Но все это были бредовые мечты. На самом деле бай по вечерам угощался исключительно коньяком с изюмом, и не сидя, а полулежа. Правда, камин в его хоромах действительно имелся, хотя топить его приходилось не дровами, а обычными кизяками. Стены байского жилища были увешаны коврами ручной работы и фотографиями многочисленных родственников в аккуратных рамочках из орехового дерева. Повсюду была расставлена настоящая чешская мебель с финтифлюшками, на кроватях высились горки подушек, с потолков свешивались хрустальные гроздья многорожковых люстр.
Когда баю становилось скучно, он всегда мог поиграть в нарды, посмотреть корейский телевизор, оборудованный параболической антенной, или хотя бы послушать музыку по транзисторному приемнику на батарейках. Это случалось нечасто. Зря, что ли, проживали в доме целых четыре байских жены с метровыми косами, одна из которых, губастенькая, была специально обучена азам французской любви. Бай то пользовал жен гуртом и попеременно, то наблюдал, как они танцуют, а иногда затевал всякие потешные забавы, до которых был охоч с детства. Посторонние могли лишь догадываться о том, что происходит за закрытыми дверями, но когда оттуда доносился визгливый байский смех, слуги знали: нынче жены выйдут из хозяйских покоев с новыми синяками и царапинами.
Оставаясь один, бай часами стоял у окна, любуясь своим садом и виноградником. Глаза его были полузакрыты, на губах блуждала мечтательная улыбка.
Его звали Сарым Исатаевич Хабиров. В прошлом заслуженный деятель сельского хозяйства, выпускник сельскохозяйственного техникума, заведующий животноводческой фермой колхоза «Заря Востока», переименованного в агрокомбинат имени Ибрагима Алтынсарина. Ныне процветающий пенсионер с мордой округлой, но слегка перекошенной, как домашняя лепешка неправильной формы. По двору Хабиров расхаживал в лисьей шапке, желтом халате и шелковых кальсонах, завязки которых волочились следом за шаркающими войлочными тапками с загнутыми носами. В одном из широких рукавов халата пряталась плетка-многохвостка со свинцовыми наконечниками. Поговаривали, что родного племянника, угнавшего у Хабирова стадо баранов, он так исходил плетью, что у того мясо с костей сошло, вместе с кожей. Еще говорили, что один из кусков этой кожи, украшенный татуировкой, Сарым Исатаевич велел натянуть на свой любимый дуалпаз и по праздникам выстукивал на нем пальцами ритмы народных мелодий. Привирали, наверное. Если шкура в клочья, то разве ее на барабан натянешь? Тут одно из двух: либо первое, либо второе. Но плетка и дуалпаз у Хабирова действительно имелись. И дворец под оцинкованной крышей, и четыре жены с косами, и слуги, и бараны, а главное, рабы, много рабов. В одного из них должен был превратиться Станислав Курбатов.
Его окружили казахи, и один из них, вислоусый богатырь в домотканой шерстяной куртке и круглой шапке с меховой опушкой, велел ему подставлять шею под железный ошейник с цепью.
— Рехнулся? — Курбатов попятился.
— Давай, давай! — загомонили казахи, обступая его со всех сторон.
Они сносно говорили по-русски, хотя путали ударения. Но это был не повод считать их братьями или хотя бы друзьями.
— Позовите хозяина, — потребовал Курбатов. — Пусть посмотрит, какие мне важные люди на мобильник звонят.
