* * *
На следующий допрос меня привели через несколько часов. Теперь рядом с опером за столом сидел представительный, хорошо одетый мужчина. Знакомый дознаватель что-то пробурчал. Переводчик озвучил:
— Знакомьтесь, ваш адвокат.
Кивнув, я уселся на стул.
Последовали все те же приемы и вопросы, суть которых и звучание на иностранном языке я успел выучить наизусть. Оперативник показывал мне фотографию Джиан и монотонно спрашивал, знаю ли я эту юную леди.
Отвечая, придерживаюсь той же тактики: точно сказать не могу, так как все лица местных граждан мне кажутся очень похожими; ни в какой драке не участвовал; в названном районе никогда не бывал…
Российские оперы для получения признаний не гнушаются применять к задержанным избиения и пытки. Уверен, и здесь успешно применяются похожие методы. Но меня не трогают — скорее всего, благодаря статусу иностранца и присутствию адвоката. Любой беспредел в конце концов станет известен общественности. А менты всех стран этого очень боятся.
Через час абсолютно бестолковой беседы опер срывается на крик и вызывает конвой. Меня поднимают с «электрического» стула и ведут в душное из-за большого количества коллег по несчастью помещение. Некоторое время я сижу на лавке, облокотившись спиной о прохладную стену и размышляя о превратностях злодейки-судьбы.
Потом появляются те же конвоиры. Один из них тычет в меня пальцем и зовет на выход. И снова коридоры, парадный подъезд, полицейская машина, улочки Манилы…
Остановились у серых металлических ворот с пущенными поверх мотками колючей проволоки. Наверное, тюрьма. Или что-то вроде российского СИЗО. Проехав по внутреннему тюремному дворику, автомобиль тормозит против входа в один из трехэтажных корпусов. Дверца шумно распахивается, и меня выталкивают наружу.
Вход — это огромные, в форме арки, двери. За ними холл, где с меня наконец снимают наручники. В противоположном конце холла — еще одна дверь, оттуда доносятся нечеловеческие крики и стук, будто кого-то бьют. Полицейские и сотрудники заведения не обращают на вопли никакого внимания.
Меня обыскивают, читают личную карточку, присланную из полицейского участка, и заводят в помещение размером с кухню в малогабаритной подмосковной «однушке», очевидно, в ней держат новеньких перед тем, как рассортировать по камерам. Или уже бывалых постояльцев — перед тем, как отправить в суд или на свидание.
Когда меня конвоировали от машины к крыльцу серого трехэтажного здания, в голове сами собой возникали мрачные картины. Морально я не был готов ни к аресту, ни к допросам, ни к отсидке в тюрьме. И один только вид этой ужасной постройки внушал опасения за мое будущее…
Да, у меня был некоторый опыт проживания в следственном изоляторе. Но тогда все происходило быстро. К тому же оказалось сплошной подставой. Теперь все по-настоящему: унылое серое здание. Темные коридоры, разбитые на короткие отрезки дверьми-решетками. Молчаливые и бесстрастные охранники. Тяжелые запахи давно не мытых тел и мечущееся под высоким потолком эхо шагов.
Меня долго ведут по коридору первого этажа до лестницы. Затем мы поднимаемся на этаж выше. Конвоиры приказывают остановиться у одной из сотен одинаковых дверей. Лязг замкового механизма, скрип дверных петель, легкий толчок в спину. Полумрак небольшого помещения.
Камера в тюрьме временного содержания трехместная и с окном, закрытым решеткой такой жуткой плотности, что небо через нее почти не просматривается.
Ну, вот и мое новое жилище. И два новых соседа, лениво сползающих с коек для знакомства со мной…
Глава шестая
Филиппины; Манила.
Тюрьма временного содержания.
Настоящее время
Как только определилось мое новое место жительства, коллеги по несчастью тут же уселись за маленьким столом и принялись расспрашивать: кто такой, откуда, какая статья обвинительного приговора. Мы общались на английском языке, которым худо-бедно владел каждый филиппинец. Долго рассказывать не пришлось. Турист, приехавший из России. Номера статьи по местному Уголовному кодексу не знаю, поэтому объяснил «на пальцах»:
— Обвиняют в непреднамеренном убийстве во время уличной драки.
В одной из соседних камер, оказывается, есть телевизор, и сюжет о том, как светлокожий иностранец поджарил на проводах члена бандитской группировки, видели многие. А кто не видел, тому рассказали.
— Так это был ты? — изумленно морщит лоб круглолицый филиппинец лет сорока.
Подмигиваю:
— Нет, конечно.
Соседи понимают мою иронию и сразу выражают «уважуху»: мелковатый двадцатилетний подросток пожимает руку, а круглолицый посмеивается и похлопывает по плечу.
— Да, приятель… — задумчиво произносит старший по возрасту, — ты же насолил очень коварному и влиятельному человеку по прозвищу Катуна.
— Не знаю такого.
— Теперь узнаешь. Несколько лет назад Катуна был правой рукой бывшего президента-коррупционера Джозефа Эстрады, свергнутого в 2001 году.
— Им еще предстоит доказать, что это сделал я. Пока их наезды больше похожи на клевету и оговор…
Выбор спального места небогат — свободна верхняя шконка у левой стены. Единственное окно за толстой решеткой и мелкой стальной сеткой не имеет стекла. Это немного спасает от ужасной духоты: иногда в квадратный проем затягивает свежий воздух. Свет в камере горит постоянно. Поначалу мерцающая матовая лампа раздражает, но через час я о ней забываю.
Обед приносят и подают в камеру через маленькое окошко в стальной двери. Кормят здесь отвратительно. Стандартная еда в тюрьме предварительного заключения — это смесь каши, комбижира и мясных отходов с костями. От этой гадости мои соседи мучаются изжогой и глотают ложками соду или жгут газетную бумагу и жрут пепел. Говорят, тоже помогает.
Вскоре узнаю, что в душ водят раз в неделю. Если хочешь мыться чаще — плати деньги или кипяти чайник. У меня с собой ничего нет. Вообще ничего: ни документов, ни денег, ни предметов личной гигиены. В наших тюрьмах зэки собирают так называемый общак. Отдавать в него что-то лишнее из своих вещей не обязательно, но к жадным за решеткой относятся без уважения. С общака выделяется все необходимое каждому только что заехавшему человеку: зубная щетка, мыло, носки, трусы и прочее. А раз в неделю сигареты, чай и сахар отправляют в «котловую хату». «Котловая» распределяет это между теми, кому не помогают с воли или кого собираются этапировать. Здесь, увы, все по-другому.
В камере есть раковина, над ней кран с холодной водой, рядом — столик с электрической розеткой.
Наверное, у меня слегка растерянное лицо от переизбытка событий за короткий промежуток времени. Соседи решают успокоить:
— Сначала будет тяжело, но через две недели ко всему привыкнешь.
