Гришаева оказалась уже совсем в комнате, и, так как отступать ей дальше было некуда, она рухнула на диван, а Гуров теперь возвышался над ней, взирая сверху.
– Он не насильник! – завопила Эмма Эдуардовна. – Вас неправильно информировали!
– Ага, значит, вы сразу сообразили, о ком идет речь, хотя я даже никаких имен не называл? А может быть, это вас неправильно информировали, Эмма Эдуардовна? Может быть, это вам Полищук, пользуясь вашим одиночеством и отсутствием крепкого мужского плеча, напел жалостливых песен о несправедливом обвинении? И расчет оказался верным: вы его пожалели, подобрали-обогрели, в замы произвели… А он за вашей спиной продолжил заниматься криминальными делами. Или вы в сговоре с ним? Так сказать, соучастница. Но возможно, я ошибаюсь, и именно вы – мозг всей этой операции?
Гришаева упала назад, упершись спиной в стенку.
– Какой операции? – спросила она машинально. – О чем вы говорите? Я не понимаю…
Гуров прищурился.
– А вы боитесь, Эмма Эдуардовна, – констатировал он с удовлетворением в голосе. – Боитесь. И с работы уехали, потому что знали, что я навещу вас вечером. И любовника своего предупредили, чтобы не задерживался. И даже уборщицу свою боитесь. Интересно, почему? Почему боитесь, если не понимаете?
Гришаева облизнула губы. Теперь, когда Гуров чуть сменил тон и уже не казался ей таким ужасающе грозным, она понемногу приходила в себя. И все-таки страх не покидал ее красивых черных глаз.
– Вы говорите такие… такие ужасные вещи, что кто угодно испугается, – произнесла она.
– Э-э-э, нет! – погрозил ей пальцем Гуров и засмеялся. – Ужасные вещи я начал говорить вот только сейчас. До этого вел с вами вполне обычные разговоры, в чем-то даже скучные. А бояться вы стали раньше. Так чего вы боитесь? Или кого?
– Вас, конечно! – выпалила Гришаева.
– Меня? – Гуров удивился, отчего брови его поднялись под прямо-таки острым углом. – Помилуйте, меня-то чего бояться? Я ведь женщин по ночам не режу!
Гришаеву передернуло, словно ей резко стало холодно, и женщина потерла руки.
– Вы меня подозреваете! – вдруг быстро заговорила она. – Я это чувствую! Вы не верите мне, все время проверяете меня, переспрашиваете, уточняете что-то у других! Зачем вы ездили в автосервис? Я узнала сегодня об этом днем! Поэтому и испугалась! Зачем вам это, зачем? Это же мои личные дела. Разве я похожа на маньяка? Я вообще женщина!
Каждая фраза звучала все выше и пронзительней, под конец своего эмоционального монолога Гришаева уже почти кричала, еле сдерживая слезы.
– Но если вы ни в чем не виноваты, Эмма Эдуардовна, то чего вам меня бояться? Я же проверяю всех, кто имеет хоть какое-то отношение к делу, которое я веду! Своими действиями вы невольно начинаете вызывать подозрение, хотя поначалу у меня и в мыслях не было вас подозревать.
– А, бросьте! – махнула рукой Гришаева. – Чего бояться! Да вас всегда надо бояться, потому что разве вы станете выяснять до конца? Схватите первого, кто вам подходит, – и до свидания! Доказывай потом, что ты ни при чем!
– Однако же не слишком хорошее у вас мнение о полиции, – покачал головой Гуров. – Вам что же, раньше приходилось сталкиваться с нашим ведомством?
– Ничего мне не приходилось! – огрызнулась Гришаева.
– Откуда тогда такая осведомленность? Причем превратного толка?
– Слухами земля полнится! – выпалила Гришаева.
– Ах вот как, – кивнул Гуров. – Хорошо. Так вот, если опираться на слухи, то я имею следующее. Директор фитнес-центра Эмма Эдуардовна Гришаева, по слухам, состоит в любовной связи с тренером этого центра Полищуком, который, по слухам, склонен к агрессии и насильственным действиям в отношении женщин. Гришаева, по слухам, узнала, что полковника Гурова очень интересует фигура Полищука. И она же, по слухам, предупредила об этом любовника. А за день до этого Гришаева, по слухам, повысила уборщицу фитнес-центра до личного секретаря. Потому что уборщица эта – опять же по слухам – владеет сведениями, компрометирующими Гришаеву. Таковы слухи, Эмма Эдуардовна. Но в моих силах превратить их в факты. А это уже дело серьезное. Так что, поговорим начистоту? Как видите, я уже почти все знаю. Мне недостает лишь некоторых деталей.
Все это время Гришаева сидела отвернувшись к стене, и Гуров думал, что она это делает демонстративно, чтобы показать, как ей неприятны слова полковника и его персона в целом. Сейчас же он обнаружил, что Гришаева просто плачет. И очень хочет скрыть это от Гурова. Однако скрыть это не удалось, потому что под конец речи полковника Гришаева уже не плакала, а рыдала.
– Ну почему, почему-у-у? – ревела Эмма Эдуардовна, размазывая слезы вместе с косметикой по лицу, и ей, уверенной в себе, энергичной и сильной особе, это так не шло, что она сразу стала какой-то другой, совершенно не похожей на себя. – Почему все ко мне цепляются? Почему я как бельмо на глазу? Все следят, во все лезут, во все суют свой нос! Всем до меня есть дело! Лучше бы своими делами занимались, а то только другим завидовать го-раз… раз…
Она стала заикаться и никак не могла выговорить это трудно произносимое для нее сейчас слово – горазды. Гуров молча прошел на кухню, увидел на столе початую пластиковую бутылку с соком и принес ее Гришаевой. Та сделала несколько глотков, автоматически поблагодарив Гурова сквозь зубы. Поставив бутылку на тумбочку, Эмма Эдуардовна со злостью принялась тереть глаза платком, вытащенным из-под подушки. Очевидно, лить слезы было непривычным для нее занятием, она не знала, как с этим справляться, потому что от ее яростных движений тканью по лицу стало только хуже: нос распух, а под глазами, и без того красными, появились ярко-пунцовые пятна. Гришаева этого не видела и продолжала водить платком по лицу.
– Почему вас шантажировала Борзина? – спросил Гуров.
Гришаева презрительно дернула нижней губой:
– Потому что всем до меня есть дело! И она тоже не упустила возможности сунуть свой нос куда не надо!
– А куда не надо было совать нос? Конкретнее! – потребовал Гуров.
– Она… она что-то слышала про Бориса и решила, что он сидел в тюрьме за изнасилование. А когда все это случилось, то пригрозила, что всем о старых грешках Бориса расскажет.
– Ну, в основном мне, – вставил полковник.
– Ну да, вам…
– Но он же не сидел в тюрьме! Он был под следствием, и это мы тоже уже выяснили. Мы же все равно стали бы проверять! Неужели только этим она вас шантажировала, Эмма Эдуардовна? – продолжил нажимать Гуров.
Но Гришаева не успела ответить – раздался сигнал домофона. Гуров сразу среагировал и бросил:
– Открывайте и не вздумайте делать тайные знаки.
Она кивнула и нажала на кнопку. Послышался знакомый Гурову хриплый баритон:
– Это я!
Гришаева трясущимися пальцами нажала кнопку. А полковник отметил, что у него вполне удачно получилось сымитировать голос Полищука, когда он пришел сюда и Гришаева, ничего не заподозрив, сразу открыла ему дверь.
