Вероятно — потому что уже предощущала, какой бурей обернется
ветерок любви. Потому что уже различала трещинку, змеившуюся по стене плотины.
Мы еще довольно долго пили и говорили о пустяках — обсуждали
хозяев, сдавших нам комнату, вспомнили святого, в незапамятные времена
основавшего этот городок. Он рассказал мне две-три легенды, связанные с
церковью на противоположной стороне маленькой, потонувшей в тумане площади.
— Ты меня не слушаешь, — вдруг сказал он.
И правда — мысли мои витали неизвестно где. Мне хотелось бы,
чтобы рядом со мной был человек, в присутствии которого мое сердце билось бы
ровно и мерно, человек, рядом с которым мне было бы спокойно, потому что я не
боялась бы на следующий день потерять его. И время бы тогда текло медленнее, и
мы могли бы просто молчать, зная, что для разговоров у нас впереди еще целая
жизнь. И мне не надо было бы принимать трудные решения, ломать голову над
серьезными вопросами, произносить жесткие слова.
Мы молчим — и это многое значит. Впервые в жизни мы с ним
молчим, хоть я и осознала это только сейчас, когда он поднялся, чтобы раздобыть
еще бутылку вина.
Мы молчим. Я слышу его шаги — он возвращается к колодцу, где
мы провели вместе уже больше часа, потягивая вино, вглядываясь в туман.
Впервые в жизни мы молчим — молчим по-настоящему. Нет, это
не то молчание, которое сковывало нас в машине по пути из Мадрида в Бильбао. И
не то, которое леденило мое сердце страхом, пока я стояла в часовне в
окрестностях Сан-Мартин-де-Ункса.
Такое молчание красноречивей всяких слов. Такое молчание
говорит мне, что нам с ним больше нет надобности что-то объяснять друг другу.
Шаги стихают. Он смотрит на меня, и, должно быть, красивая
картинка возникает перед ним — ночь, туман, колодец, женщина, слабо озаренная
светом фонаря.
Средневековые домики, церковь XI века, безмолвие.
Вторая бутылка вина была уже наполовину пуста, когда я
решилась нарушить молчание.
— Вчера утром я уже совсем было сочла, что спиваюсь.
Пью целый день. За эти трое суток выпила больше, чем за весь прошлый год.
Не произнося ни слова, он проводит рукой по моим волосам. Я
ощущаю его прикосновение и не делаю попыток отстраниться.
— Расскажи мне немного о своей жизни, — прошу я.
— В моей жизни нет ничего сверхъестественного. Я следую
своим путем и стараюсь по мере сил пройти его достойно.
— И что же это за путь?
— Путь того, кто ищет любовь, — и замолкает на
мгновенье, вертя в руках почти пустую бутылку. — А любовь — это трудный
путь.
— Трудный, потому что он либо вознесет тебя к небесам,
либо низвергнет в преисподнюю, — говорю я, не вполне относя эти слова к
самой себе.
Он ничего не отвечает. Быть может, он еще погружен в пучину
безмолвия, но вино вновь развязало мне язык, и я чувствую необходимость
высказаться.
— Ты сказал, что в этом городке что-то изменилось.
— Да, мне так кажется. Но я не уверен и вот поэтому
захотел привезти тебя сюда.
— Так это проверка?
— Нет, это дар Той, кто поможет мне принять верное
решение.
— Кто это?
— Приснодева.
Приснодева. Я могла бы и сама догадаться. На меня производит
сильное впечатление то, что после стольких странствий, открытий, новых
горизонтов, открывшихся ему, все еще сильна в нем католическая прививка,
сделанная в детстве. А вот я и мои друзья — по крайней мере в этом отношении —
переменились сильно: вина и грехи давно уже не тяготеют над нами.
— Как славно, что после всего, через что тебе пришлось
пройти, ты сумел сохранить прежнюю веру.
— Нет, не сумел, Я потерял ее и вновь обрел.
— Веру в Деву? В невозможное, небывалое,
фантастическое? Ты не познал плотской любви? Ты избегаешь активного секса?
— Вовсе нет. С этим все нормально. У меня было много
женщин.
Я ощущаю укол ревности и сама удивляюсь этому. Но внутренняя
борьба вроде бы улеглась и мне не хочется, чтобы она началась вновь.
— Почему она — «Дева»? Почему Богоматерь не покажут нам
как обыкновенную женщину, подобную всем прочим?
Одним глотком он приканчивает бутылку — там оставалось
совсем немного. Спрашивает, не хочу ли я еще вина — он раздобудет, — но я
отказываюсь.
— Я хочу только, чтобы ты мне ответил. Всякий раз, как
мы затрагиваем некоторые темы, ты сейчас же переводишь разговор на другое.
— Она и была самой обычной женщиной. Она родила и
других детей. В Писании сказано, что Иисус был старшим из троих братьев.
Непорочное зачатие Иисуса имеет иной смысл: Мария начинает новую благодатную
эру, открывает другой этап. Она — космическая невеста, Земля, которая принимает
небо и оплодотворяется им. И в этот миг, благодаря тому, что у Нее хватило
отваги принять свою судьбу, Она дает Богу возможность сойти на Землю. И
превращается в Великую Мать.
Я не в состоянии следить за ходом его мысли. И он понимает
это:
— Она — это женский лик Бога. Она наделена собственной
божественной природой.
Речь его звучит негладко — слова выговариваются с трудом, с
напряжением, словно он совершает грех, произнося их.
— Богиня? — спрашиваю я.
Я жду, что он объяснит мне это, но он не продолжает
разговор. Еще несколько минут назад я с иронией думала о том, как крепко вбит в
него католицизм, а теперь мне кажется, что он совершает святотатство.
— Кто такая Дева? Кто — Богиня? — настаиваю я.
— Это трудно объяснить, — ему явно не по себе, и с
каждой минутой — все сильней. — У меня здесь есть кое-что при себе. Если
хочешь, можешь прочесть.
— Не буду я сейчас ничего читать! Объясни мне так!
Он тянется за бутылкой вина, но она пуста. Мы уже не помним,
что привело нас к этому колодцу. Возникает ощущение чего-то необыкновенно
значительного — словно каждым своим словом он творит чудо.
— Ну, говори же!
— Ее символ — вода, Ее окружает туман. Богиня
обнаруживает и проявляет Себя в стихии воды.
Туман вокруг нас, казалось, ожил, обрел собственное бытие,
превратился в некую священную субстанцию — хоть я по-прежнему не вполне
отчетливо понимала смысл произносимых им слов.
