Мне удалось вогнать этот кол прямо в сердце. И оно,
освободясь от заклятия, открылось навстречу всему сущему. В нем не осталось
места Другой.
Тысячу раз мне хотелось сжать его руку, и тысячу раз я
удерживала свой порыв. Я пребывала в смятении — мне хотелось сказать, что я
люблю его, но не знала, как начать.
Мы говорили о горах, говорили о реках. Мы почти на целый час
заблудились в лесу, но все же нашли верную тропинку. Мы ели припасенные
бутерброды и утоляли жажду талым снегом. Когда солнце стало клониться к закату,
решили вернуться в Сент-Савен.
Наши шаги гулко отдавались под каменными сводами. Я
машинально поднесла руку к чаше со святой водой и осенила себя крестным
знамением. Мне припомнились его слова: вода — это символ Богини.
— Пойдем туда, — сказал он.
По темной пустой церкви мы подошли к тому месту, где под
главным алтарем находилась гробница святого Савена, отшельника, жившего в
начале первого тысячелетия. Уже несколько раз ее рухнувшие стены возводились
вновь.
Да, есть такие места — война, преследования, безразличие
прокатываются по ним и уничтожают их, но они остаются священными. А потом
кто-нибудь придет сюда, взглянет, заметит, что чего-то недостает, — и
восстановит.
Я смотрела на образ распятого Христа, и у меня возникало
странное, но очень отчетливое ощущение, будто голова Его поворачивается вслед
за мной.
— Сюда.
Мы стояли перед алтарем Богоматери.
— Взгляни на образ.
Мария с младенцем на руках. Иисус указывает в небеса.
Я сказала о том, что вижу.
— Присмотрись повнимательней, — настойчиво сказал
он.
Я вглядываюсь во все детали деревянной скульптуры,
раскрашенной и позолоченной, восхищаюсь тем, с каким совершенством мастер
вырезал складки одеяния Приснодевы. И только теперь вижу наконец воздетый
пальчик Христа-младенца и понимаю, о чем толкует мой друг.
Хотя Иисус сидит на руках Марии, на самом деле Он держит Ее.
И кажется, будто поднятая к небесам рука Младенца возносит Ее к небесам.
Возвращает туда, где пребывает Ее Жених.
— Художник, создавший эту скульптуру больше Шестисот
лет назад, знал, чего хочет.
По деревянному полу гулко прозвучали чьи-то шаги. Вошедшая в
церковь женщина подошла к главному алтарю и зажгла перед ним свечу.
Мы стояли молча и неподвижно, боясь помешать ее безмолвной
молитве.
«Любовь не знает постепенности», — думала я, глядя, как
самозабвенно он созерцает образ Девы. Еще накануне мир был исполнен смысла и
без его присутствия. А теперь мне необходимо, чтобы он стоял рядом — иначе
истинное сияние каждой вещи сокрыто от меня.
Когда женщина вышла, он заговорил снова:
— Художник знал Великую Мать, Богиню, милосердный лик
Бога. Ты задала мне вопрос, а я до этой минуты не мог ответить тебе
вразумительно. Ты спросила, откуда я все это знаю, где выучился всему этому,
так ведь?
«Нет, не так, я спросила, и ты ответил», — хотела
сказать я, но промолчала.
— Я выучился так же, как этот художник, —
продолжал он. — Я принял любовь, сошедшую с поднебесных высот. Я не
упирался, когда меня вели. Ты, должно быть, помнишь то письмо, где я говорил о
своем желании уйти в монастырь. Я так и не рассказал тебе об этом, но желание
мое осуществилось.
И мне тут же вспомнился разговор перед лекцией. Сердце мое
заколотилось, я устремила пристальный взгляд на лик Девы. Она улыбалась.
«Этого не может быть, — думала я. — Если даже он и
ушел, то, значит, потом покинул его. Пожалуйста, скажи мне, что оставил
семинарию».
— Юность моя прошла бурно и насыщенно, — меж тем
продолжал он, не пытаясь угадать ход моих мыслей. — Я познал другие
народы, повидал иные пейзажи. Я искал Бога по всему белому свету. Я любил
других женщин. Я овладел множеством профессий.
Вновь кольнула меня ревность. «Нельзя допустить, чтобы
вернулась Другая», — произнесла я про себя, не сводя глаз с улыбающейся
Девы.
— Мистерия жизни завораживала меня, и я хотел лучше
постичь ее смысл. На мои расспросы люди отвечали, что, мол, этот знает то, а
тот — это. Я побывал в Индии и в Египте. Познакомился со знатоками магии и
медитации, с алхимиками и священнослужителями. И наконец открыл для себя то,
что следовало открыть: Истина неизменно пребывает там же, где Вера.
Истина неизменно пребывает там же, где Вера. Я снова и
по-новому оглядела церковь — источенные временем каменные плиты, столько раз
падавшие во прах и столько раз восстановленные. Что подвигало людей на
неслыханное упорство, на титанический труд? Что заставляло их выбиваться из
сил, чтобы вновь воздвигнуть — в глуши, на горных вершинах — этот маленький
храм?
Что?
— Вера.
— Своя правота была у буддистов, своя правота — у
кришнаитов, своя — у индусов, у мусульман, у иудеев. Если человек идет
непритворной стезей веры, он сумеет слиться с Богом и обретет способность
творить чудеса. Но мало было узнать это — требовалась еще и решимость сделать
выбор. Я выбрал католичество, потому что в этой вере был воспитан, ее чудесами
проникнуты годы моего детства. Если бы я родился иудеем, то выбрал бы иудаизм.
Бог — един, хоть и носит тысячу имен, но именно и только тебе надлежит выбрать,
каким именем ты будешь звать его.
Снова раздались шаги.
Какой-то человек приблизился, оглядел нас, потом подошел к
центральному алтарю и убрал два подсвечника. Вероятно, это был ризничий или
причетник.
Я вспомнила старика, который не хотел пускать нас в часовню.
Но этот человек не произнес ни слова. Когда же он вышел, мой друг сказал мне:
— Сегодня вечером у меня встреча.
— Пожалуйста, не отвлекайся. Рассказывай дальше.
— Я поступил в семинарию, находящуюся здесь поблизости.
Четыре года я изучал все, что мог. В этот период я познакомился с Иллюминатами,
с Харизма-тиками, с приверженцами течений, пытавшимися отворить двери, запертые
много лет назад. Я понял, что Бог — не тот палач, которым меня стращали в
детстве. Возникла попытка вернуться к первоначальной, ничем не запятнанной,
невинной сущности христианства.
— Не прошло и двух тысяч лет, как они осознали, что
Христос и Церковь — не одно и то же? — со сдержанной иронией спросила я.
— Можешь шутить, сколько хочешь, но речь идет именно об
этом. Я стал учиться у одного из тех монахов, кто возглавлял нашу обитель. И он
внушил мне, что необходимо принять огонь откровения, Святой Дух.
