Но, как видно, плохо позабылась. Хватило трех дней, чтобы
все вернулось.
— Я имею право быть счастливой, отец мой. Я
восстановила потерянное и снова терять это не хочу. Я буду бороться за свое
счастье.
Если же я откажусь от этой борьбы, то откажусь тем самым и
от своей духовной жизни. Как вы сами сказали — это будет значить, что я
отдалилась от Бога, отказалась от своей женской силы, от моего могущества. Я
буду бороться за этого человека.
Я знала, зачем здесь этот приземистый толстый священник. Он
пришел, чтобы убедить меня в том, что я должна оставить своего возлюбленного,
ибо ему суждено иное, высшее предназначение.
Нет, никогда я не поверю, что ему пришлось бы по вкусу, если
бы мы с его воспитанником поженились и зажили в Сент-Савене в таком вот домике.
Он говорит это лишь для того, чтобы сбить меня с толку, чтобы я ослабила свою
оборону, а как только это произойдет, он — с улыбкой — убедит меня в обратном.
Он, не произнося ни слова, читал мои мысли. А может быть,
обманывал меня и вовсе не обладал даром угадывать, что думают другие люди.
Туман быстро рассеивался: теперь я различала уже дорогу и склон горы, поле и
покрытые снегом деревья. Прояснилось и в голове.
Конечно, это обман! Если священник и вправду умеет читать
мысли, пусть прочтет их все и всё про меня узнает! Пусть узнает, что вчера он
хотел полной близости со мной, а я отказала ему — и теперь раскаиваюсь.
Еще вчера я думала, что, если бы ему пришлось уехать, я
могла бы всегда помнить и вспоминать друга детства. Все это оказалось вздором.
Пусть его плоть не проникла в меня — проникло что-то другое, и так глубоко, что
достало до самого сердца.
— Отец мой, я люблю его, — повторила я.
— Я тоже. А от любви глупеют. В моем случае это
выразилось в том, что я пытаюсь убрать тебя с его пути.
— Убрать меня не так-то просто. Вчера, когда мы
молились у пещеры, я поняла, что в силах разбудить в себе те дары, о которых вы
говорили. И я использую их, чтобы удержать его.
— Ну-ну, — с легкой улыбкой произнес
священник. — Желаю удачи.
Он остановился, вытащил из кармана сутаны четки и, сжимая их
в руке, поглядел мне прямо в глаза.
— Иисус не велел нам клясться, и я не клянусь. Но в
присутствии предмета, для меня священного, говорю тебе: я не желаю ему обычной
судьбы, не хочу, чтобы он стал рядовым священником — таким, как все, одним из
многих.
Он может служить Богу по-другому. Рядом с тобой.
Мне трудно было поверить, что он и вправду произнес эти
слова. Но это было так.
— Вот он, — сказал священник.
Я обернулась. Увидела припаркованную поблизости машину. Ту
самую, в которой мы приехали из Испании.
— Он всегда ходит пешком, — с улыбкой продолжал
священник. — На этот раз ему хочется создать впечатление, будто он прибыл
издалека.
Мои кроссовки промокли насквозь. Но я взглянула на
священника — он шел по снегу в сандалиях и шерстяных носках — и решила, что не
стану жаловаться.
Он может, значит, и я могу. Мы начали взбираться по склону.
— Долго нам идти?
— Полчаса, самое большее.
— Куда мы идем?
— Навстречу ему. И другим.
Я поняла, что он не склонен продолжать разговор. Может быть,
бережет силы для подъема. Мы шли молча — туман к этому времени уже почти совсем
рассеялся, и на небо медленно выплывал желтый диск солнца.
Впервые передо мной оказалась вся панорама долины — текущая
внизу река, разбросанные здесь и там деревушки и прилепившийся к отрогу горы
Сент-Савен. Я увидела колокольню, кладбище, которого раньше не замечала, и
средневековые домики окнами на реку.
Под нами, на том месте, которое мы миновали несколько минут
назад, пастух гнал отару своих овец.
— Устал, — проговорил священник. — Давай-ка
остановимся ненадолго.
Сбив снег с каменного валуна, мы без сил привалились к нему.
Священник весь взмок от пота, а ноги у него, должно быть, совсем заледенели.
— Пусть святой Иаков сохранит мои силы, потому что я
хочу проследовать его путем еще раз, — сказал он, обернувшись ко мне.
Я не поняла, о чем он, и решила заговорить о другом:
— Смотрите — следы на снегу.
— Одни следы оставлены охотниками. Другие — теми
мужчинами и женщинами, которые хотят возродить традицию.
— Какую традицию?
— Начало ей положил святой Савен. Он удалился от мира,
поднялся в горы и с этих вершин созерцал Божью славу.
— Отец мой, мне надо кое-что осознать. До вчерашнего
дня я была с человеком, которому предстояло сделать выбор — женитьба или
религия. Сегодня я узнала, что этот человек творит чудеса.
— Мы все творим чудеса, — сказал священник. —
Вспомни Евангелие: «…если вы будете иметь веру с горчичное зерно и скажете горе
сей: „перейди отсюда туда“, и она перейдет».
— Мы с вами не на уроке закона Божьего. Я люблю этого
человека и хочу знать о нем больше, чтобы понимать его лучше и лучше помогать
ему. До других мне дела нет, какая разница, что они могут, чего не могут.
Священник глубоко вздохнул и после недолгого колебания все
же решился и заговорил:
— Некий ученый, изучавший обезьян на островах
Индонезии, сумел научить одну обезьянку мыть бататы перед едой. Очищенные от
грязи и песка, они были гораздо вкусней.
Ученый, который сделал это лишь потому, что писал научный
труд, посвященный обучаемости шимпанзе, и представить себе не мог, чем все это
кончится. Он очень удивился, увидев, что к другие обезьяны стали подражать
первой.
Так продолжалось до тех пор, пока определенное количество
обезьян не овладело искусством мыть бататы — и вдруг, в один прекрасный день,
обезьяны на всех остальных островах архипелага начали делать то же самое. Самое
же удивительное заключается в том, что все эти прочие обезьяны сроду не бывали
на том островке, где проводился эксперимент.
Священник замолчал, а потом спросил:
— Поняла?
— Нет, — ответила я.
— Существует множество исследований по этому вопросу.
Наука доказала, что, когда определенное число людей достигает определенной
степени развития, развивается и весь род человеческий. Мы не знаем, сколько
людей необходимо для этого скачка, — но точно знаем, что это так.
