Звон стекла привлек всеобщее внимание. Вместо того чтобы
вскрикнуть, выбранить себя за неловкость или сделать что-нибудь в том же роде,
он молча, с улыбкой смотрел на меня — и я улыбнулась в ответ.
— Ничего страшного! — крикнул нам юный гарсон.
Но он не слышал его. Приподнялся, за волосы притянул к себе
мою голову и прильнул губами к губам.
И я запустила пальцы ему в волосы, обхватила затылок,
впилась губами в его губы, ощущая, как движется у меня во рту его язык. Долго я
ждала этого поцелуя, родившегося возле рек нашего детства, когда мы еще не
сознавали смысла любви. Поцелуя, будто висевшего в воздухе в пору нашего
взросления, странствовавшего по свету вслед за воспоминанием о ладанке,
прятавшегося за стопками книг, которые имели благую цель подготовить меня к
конкурсу. Столько раз исчезал он, этот поцелуй, столько раз пропадал — и вот
наконец мы обрели его. В нем — хоть и длился он минуту — таились долгие годы
исканий, разочарований, несбыточных мечтаний.
Я ответила на поцелуй. Должно быть, немногочисленные
посетители бара смотрели на нас и думали, что ничего необычного не происходит —
люди целуются. Откуда им было знать, что в этот миг поцелуй стал итогом и
суммой всех прожитых мною дней, всей жизни его и любого человека, который ждет
свой путь под солнцем, ищет его и о нем мечтает.
В этот поцелуй вплавились все радостные мгновения моей
жизни.
Он стянул с меня одежду и проник в меня — с силой, со
страхом, с желанием. Я почувствовала боль, но она не имела значения. Не имело
значения и острое наслаждение, испытанное мной в этот миг. Я обхватила его
голову, я слушала его стоны и благодарила Бога за то, что он — со мной и во
мне, за то, что заставил меня ощущать все как в первый раз.
Мы любили друг друга всю ночь — и явь любви перемешивалась с
грезами и снами. Я ощущала его присутствие внутри себя и изо всех сил прижимала
его к себе, чтобы удостовериться — все происходит на самом деле, чтобы не дать
ему внезапно уйти, как уходили странствующие рыцари, жившие в незапамятные
времена в этом замке, ныне превращенном в отель. Молчаливые каменные стены и
своды хранили память о девицах, обреченных ждать и проливать слезы и проводить
нескончаемые дни у окошка, вглядываясь в горизонт, ища в нем знака, предвестия,
надежды.
Нет, я никогда не пройду через это, — поклялась я себе.
Я никогда не потеряю его. Он неизменно и вечно пребудет со мной — ибо,
вглядываясь в распятие за алтарем, я внимала Святому Духу, и на всех языках и
наречиях Он говорил мне, что я не совершаю греха.
Я стану его спутницей, его товарищем, мы вместе покорим
заново созданный мир. Мы понесем слово истины о Великой Матери, мы будем
сражаться рядом с архангелом Михаилом, мы вместе испытаем восторги и муки,
сужденные первопроходцам. Мне сказали об этом языки — и я, во всеоружии
возрожденной веры, знала, что они говорят правду.
Четверг, 9 декабря 1993
Я проснулась от прикосновения его рук, легших на мои груди.
Уже совсем светло было за окном, и звонили колокола ближней церкви.
Он поцеловал меня. Его руки вновь скользнули вдоль моего
тела.
— Нам пора, — сказал он. — Сегодня кончаются
праздники, дороги будут забиты машинами.
— Я не хочу в Сарагосу, — ответила я. — Я
хочу быть там, где будешь ты. Скоро откроются банки, я сниму деньги со счета,
куплю себе кое-что из одежды.
— Ты же говорила, что денег у тебя мало.
— Хватит. Я должна безжалостно порвать со своим
прошлым. Если вернусь в Сарагосу, начну думать, что наделала глупостей, что
скоро экзамены и что мы вполне можем провести два месяца порознь, пока я их не
сдам.
А если сдам, может быть, не захочу уезжать из Сарагосы.
Нет-нет, я не могу вернуться. Надо сжечь мосты — ничего общего не должно
остаться между мной теперешней и той, кем я была.
— Барселона, — сказал он как бы про себя.
— Что?
— Нет, ничего. Продолжим путь.
— Но у тебя — лекция.
— Есть еще два дня, — ответил он, и мне
показалось, что голос его звучит как-то странно. — Отправимся в другой
городок. Не хочу ехать прямо в Барселону.
Я поднялась с кровати. Не хотелось думать ни о чем
неприятном — быть может, ему свойственно после первой ночи любви с кем-то
просыпаться не в духе и становиться от смущения таким церемонным.
Подошла к окну, отдернула штору, поглядела на маленькую
улочку. На балконах соседних домов сушилось белье. Звонили колокола.
— Знаешь что, — сказала я. — Поедем-ка туда,
куда ездили в детстве. С тех пор я там не бывала.
— Где «там»?
— В монастыре Пьедра.
Мы выходим из отеля, а колокола продолжают звонить. Он
предлагает зайти в церковь.
— Мы только тем и занимаемся, — отвечаю я. —
Церкви, молитвы, радения.
— Не правда, — говорит он. — Мы занимались
любовью. Трижды напивались. Бродили по горам. Как следует уравновесили
Милосердие и Строгость.
Чувствую, что сболтнула лишнее. Мне пора привыкать к новой
жизни.
— Прости, — говорю я.
— Зайдем ненадолго. Колокола подают нам знак.
Он оказался совершенно прав, но осознать это мне было
суждено лишь на следующий день. Не поняв в полной мере сокрытое значение знака,
мы сели в машину и через четыре часа были у монастыря Пьедра.
Облупленный потолок, а немногочисленные статуи святых —
обезглавлены. Все, кроме одной.
Я оглянулась по сторонам. В былые времена здесь, должно
быть, находили себе приют люди с сильной волей, заботившиеся о том, чтобы
каждый камень сиял чистотой, чтобы на каждой скамье сидел кто-нибудь из
могущественных владык той эпохи.
Но теперь все лежало в руинах. Это в детстве их так легко
было представить замками, где мы играли вместе, где я искала моего волшебного
принца.
На протяжении столетий монахи из обители Пьедра берегли для
себя этот райский уголок. Расположенный в естественной геологической впадине,
он по праву рождения, по милости небес получал то, что соседние городки и
поселки должны были вымаливать и добывать тяжкими трудами — воду. Здесь
Рио-Пьедра разделялась на десятки притоков, ручьев, струилась водопадами,
образовывала заводи и озера, и по берегам ее пышно и изобильно разрастались
деревья, кусты, трава.
