— Путь Богине мог бы быть проложен лишь словом и чудом.
Но наш мир устроен не так. Все окажется труднее. Будут слезы, непонимание,
страдание.
«Это работа отца-настоятеля, — мелькнуло у меня в
голове. — Это он постарался вселить в его сердце страх. Но я стану для
него утешением и ободрением».
— Это путь не страдания, а славы, — ответила я.
— Большая часть людей все еще не доверяют любви…
Я чувствовала — он хочет, но не может что-то высказать мне.
Быть может, ему надо прийти на помощь?
— Я думала об этом, — перебила я. — Тот, кто
первым покорил высочайшую вершину Пиренеев, понял, что жизнь без риска лишена
благодати.
— Что ты знаешь о благодати?! — воскликнул он, и я
увидела, что спокойствие вновь покинуло его. — Одно из имен Великой Матери
— Пресвятая Дева Благодатная, и ее руки щедро осенят благословением каждого,
кто умеет принимать его.
Нам не дано судить о жизни других людей, ибо каждый знает
свое собственное страдание и проходил через собственное отречение. Одно дело —
считать, что ты нашел верный путь, и совсем другое — уверять себя и других в
том, что этот путь — единственный.
Иисус сказал: «В доме Отца моего обителей много». Дар есть
благодать. Но благодати полна и просто достойная жизнь, где есть труд и есть
любовь к ближнему. У Марии был на Земле супруг, который сумел показать ценность
безымянного труда. Оставаясь в тени, он обеспечил крышу над головой и
пропитание своей жене и сыну и дал им возможность свершить то, что они
свершили. Его труды важны не менее, хоть почти никто не оценил их по
достоинству.
Я промолчала. Он взял меня за руку.
— Прости, я резок и нетерпим.
Я поцеловала его ладонь и прижалась к ней щекой.
— Я хочу объяснить тебе вот что, — сказал он, и на
его лице появилась улыбка. — С той минуты, как мы вновь встретились с
тобой, я понял, что не смогу обречь тебя на страдания, а они — неотъемлемая
часть моей миссии в этом мире.
Я почувствовала беспокойство.
— Вчера я солгал тебе. Солгал в первый и последний раз.
Я сказал, что иду в семинарию, а на самом деле поднялся на гору и говорил с
Великой Матерью.
Я сказал ей, что если Она захочет, я отдалюсь от тебя и
продолжу идти своей стезей — с толпой больных у двери, с поездками глубокой
ночью, с непониманием тех, кто хочет отвергнуть веру, с глумливыми взглядами
тех, кто не верит, будто любовь приносит спасение. Если так пожелает Великая
Мать, я откажусь от самого дорогого — от тебя.
И вновь в этот миг припомнился мне отец-настоятель. Он
оказался прав. В то утро был сделан выбор.
— Но все же, если можно сделать так, чтобы миновала
меня чаша сия, я обещаю служить миру через посредство моей любви к тебе.
— Что ты говоришь? — в испуге спросила я. Но он
словно и не слышал.
— Чтобы доказать крепость своей веры, не нужно сдвигать
горы, — продолжал он. — Я готов в одиночку принять и вытерпеть
страдание, но — не затем, чтобы разделить его с тобой. Если я пойду прежней
стезей, у нас с тобой никогда не будет дома с белыми занавесками на окнах, глядящих
на горы.
— Я знать ничего не желаю об этом доме! Я и порог его
переступать не хотела! — проговорила я, стараясь не сорваться на
крик. — Я хотела сопровождать тебя, быть рядом с тобой в твоей борьбе,
быть в числе тех, кто рискует первым. Неужели ты не понимаешь? Ты возвратил мне
веру!
Солнце передвинулось, и его лучи освещали стены пещеры. Но
теперь эта красота уже мало что значила.
Бог спрятал преисподнюю посреди рая.
— Ты не понимаешь, — заговорил он, и глаза его
молили о том, чтобы я поняла. — Ты не понимаешь, какой это риск.
— Но ведь тебя он делает счастливым!
— Да. Но это мой риск.
Я попыталась было перебить его, но, не слыша меня, он
продолжал:
— И вот вчера я попросил Пречистую Деву свершить чудо.
Я попросил, чтобы Она лишила меня моего дара.
Я не поверила своим ушам.
— У меня есть немного денег, есть опыт, обретенный в
моих бесчисленных странствиях. Купим дом, я найду работу и буду служить Богу,
как служил Иосиф — со всем смирением безымянного. Мне не нужны больше чудеса,
чтобы сохранить мою веру. Мне нужна ты.
Ноги у меня стали ватными, как перед обмороком.
— И вот в ту минуту, когда я обратился к Пречистой с
этой молитвой, во мне зазвучали голоса на неведомых языках, и я услышал:
«Обопрись руками о землю. Твой дар покинет тебя и вернется в лоно Матери».
— Но ты не сделал этого? — в ужасе спросила я.
— Сделал. Я сделал то, что велел мне осенивший меня
Святой Дух. Туман начал рассеиваться, и меж горных вершин вновь заблистало
солнце. Я почувствовал, что Пречистая меня поняла — она ведь тоже сильно
любила.
— Но она последовала за своим мужем! И одобрила деяния
сына!
— У нас нет Ее силы, Пилар. Мой дар перейдет другому —
он не пропадет втуне.
Вчера из бара я позвонил в Барселону и отменил лекцию. Едем
в Сарагосу — там у тебя много знакомых, легче будет начать оттуда. Я быстро
найду работу.
Думать я была уже не в состоянии.
— Пилар!
Но я уже шла по тоннелю обратно, и теперь мне уже не на кого
было опереться, и некому было вести меня, и следом за мной шла тысячная толпа —
обреченные на смерть больные, обреченные на страдания семьи, несотворенные
чудеса, не украсившие мир улыбки, горы, которым суждено навсегда остаться на
прежнем месте.
Я ничего не видела, кроме почти физически плотной тьмы,
надвигавшейся со всех сторон.
Пятница, 10 декабря 1993
На берегу Рио-Пьедра села я и заплакала. Смутны, расплывчаты
были мысли, проплывавшие в моей голове в ту ночь, и сейчас мне трудно
припомнить, о чем я думала тогда. Понимаю лишь, что смерть была совсем рядом —
но лица ее не помню, куда она вела меня — не знаю.
А мне хотелось бы припомнить ее — для того, чтобы исторгнуть
ее из своего сердца. Но не могу. Все кажется сном, начиная с той минуты, когда
я вышла из темного тоннеля и лицом к лицу встретилась с миром, на который тоже
опустилась тьма.
Ни единой звездочки на небе. Смутно припоминается, как
добрела до машины, взяла с сиденья рюкзак, зашагала неведомо куда. Наверно,
добралась до шоссе, стала ловить попутную машину до Сарагосы — и безуспешно. В
конце концов вернулась в монастырские сады.
