Да, конечно, я — провинциальная девчонка, конечно, в жизни
моей не случалось ничего такого захватывающе интересного, о чем стоило бы
рассказать, конечно, я лишена блеска и шарма, свойственных столичным женщинам.
Но жизнь в провинции, хоть и не придает женщине элегантности или опыта, учит
ее, как надо вслушиваться в голос сердца — как внимать ему и повиноваться.
И к моему удивлению, голос сердца шепнул мне, что мой
спутник — искренен.
Я перевела дух. Разумеется, ни на какую лекцию я не пойду,
но отрадно уже и то, что мой друг вроде бы возвращается ко мне, зовет меня в
свои приключения, делит со мной и страхи, и радость побед.
— Спасибо за приглашение, — ответила я. — Но
у меня нет денег на гостиницу, и потом я должна быть на занятиях.
— Деньги у меня есть. Переночуешь у меня. Попросим
номер с двумя кроватями.
Я заметила, что он весь в испарине, несмотря на холодный
день. Сердце мое стало подавать сигналы тревоги, а распознать причины ее мне
было не под силу. Радость, несколько минут назад захлестнувшая меня, сменилась
полной растерянностью.
Он вдруг резко остановил машину и поглядел мне прямо в
глаза.
А когда тебе глядят в глаза, нельзя солгать, нельзя ничего
утаить.
И любая женщина, если чувства в ней не вконец омертвели, по
глазам мужчины поймет, что он охвачен страстью, — поймет, какой бы
нелепостью ни казалось это, каким бы несвоевременным и неуместным ни было
проявление ее. В тот же миг припомнились мне слова, произнесенные рыжеволосой
девушкой.
Это было невозможно. Но это было так.
Никогда, никогда в жизни не подумала бы я, что он — спустя
столько лет — еще помнит. Мы были детьми, мы вместе росли, мы, взявшись за
руки, постигали мир. Я любила его — если, конечно, ребенку дано понять, что
такое любовь. Но все это было так давно, осталось в какой-то другой, прежней
жизни, когда сердце в невинности своей открывалось всему самому лучшему, что
есть на свете.
А теперь мы повзрослели и научились отвечать за свои
поступки. А то, что было в детстве, в детстве и осталось.
Я снова взглянула ему в глаза. Я не хотела или не могла
поверить.
— Мне осталось прочесть только одну лекцию, а потом
начнутся праздники в честь Пречистой Девы Непорочно Зачавшей. Мне надо съездить
в горы, — продолжал он. — Мне надо кое-что показать тебе.
Этот блестящий человек, говоривший о волшебных мгновениях,
стоял передо мной — и все делал не так, как надо: был и неуместно напорист, и
вместе с тем недостаточно уверен в себе, и слишком торопил события, и делал
какие-то путаные предложения. Мне было тяжко видеть его таким.
Я открыла дверцу, вышла, оперлась о капот. Долго смотрела на
почти пустынный проспект. Закурила, попыталась не думать. Я могла бы
притвориться, сделать вид, что ничего не понимаю, — попытаться убедить
самое себя, будто речь идет о вещах невинных, будто и вправду друг детства
предложил такое своей подружке. Может быть, он слишком много странствовал по
свету и стал воспринимать действительность иначе.
Может быть, я все преувеличиваю.
Он выскочил из машины, присел со мною рядом.
— Мне бы хотелось, чтобы вечером ты пошла со мной на
лекцию, — повторил он. — А не сможешь — ничего страшного, я не
обижусь.
Готово! Мир совершил полный оборот и вернулся в исходную
точку. Я все восприняла не правильно — вот он уже и не настаивает, вот он уже
готов отпустить меня. Объятые страстью мужчины так себя не ведут.
Я чувствовала себя очень глупо и одновременно ощутила
облегчение. Да, я могла бы остаться — хоть на день. Мы поужинали бы вместе и,
быть может, даже выпили бы и охмелели немного, чего с нами никогда не случалось
в детстве. Представлялся прекрасный случай забыть все те глупости, о которых я
думала за несколько минут до этого, выпадала отличная возможность разбить ту
ледяную корку, которая сковывала нас с самого Мадрида.
Один день погоды не делает. По крайней мере, будет что
рассказать подругам.
— Номер с двумя кроватями, — сказала я словно бы в
шутку. — И за ужин платишь ты, потому что я — бедная, хоть и не слишком
юная студентка. Денег у меня нет.
Мы занесли чемоданы в номер, спустились и двинулись туда,
где должна была состояться лекция. До начала ее еще оставалось время, и мы
зашли в кафе.
— Я хочу тебе кое-что отдать, — и с этими словами
он протянул мне маленький красный мешочек.
Я сейчас же открыла его. Внутри оказалась старая,
заржавленная ладанка: с одной стороны — изображена Пресвятой Девы, с другой —
Сердца Иисусова.
— Твоя, — сказал он, заметив мое удивление. И
сердце мое вновь охватила тревога.
— Однажды — дело было осенью, погода стояла такая же,
как сейчас, и нам с тобой было, наверное, лет по десять — мы сидели на берегу,
там, где растет большой дуб. Я хотел сказать тебе слова, которые, готовясь к
этому разговору, твердил про себя много недель кряду. Но только начал, ты
перебила меня, воскликнув, что потеряла свою ладанку, и попросила пойти
поискать ее.
Я вспомнила. Боже мой, я вспомнила!
— И мне удалось найти ее. Но когда я вернулся на берег,
у меня уже не хватило духа произнести то, к чему я готовился так долго, —
продолжал он. — И я поклялся, что отдам тебе ладанку, лишь когда смогу
договорить фразу, начатую в тот день, почти двадцать лет назад. Долго, очень
долго я пытался выбросить ее из головы, но не тут-то было. Но больше я жить с
нею не в силах.
Он отставил чашку, закурил и устремил неподвижный взгляд в
потолок. Потом повернулся ко мне и сказал:
— Фраза очень простая. Я люблю тебя.
Порою нас охватывает печаль, и справиться с ней мы не можем.
Мы сознаем, что волшебное мгновенье этого дня минуло, а мы не воспользовались
им. И тогда жизнь прячет от нас свою магию, свое искусство.
Надо прислушаться к голосу ребенка, которым ты был когда-то
и который еще существует где-то внутри тебя. Ему дано постижение этих волшебных
мгновений. Да, мы можем унять его плач, но заглушить его голос — нет.
Этот ребенок продолжает присутствовать. Блаженны
несмысленыши, ибо их есть Царствие Небесное.
И если мы не сумеем родиться заново, если не сможем
взглянуть на жизнь, как глядели когда-то — с детской невинностью и
воодушевлением, — то и смысла в нашем существовании не будет.
Есть много способов совершить самоубийство. Те, кто пытаются
убить плоть, нарушают закон, Дарованный Богом. Но и те, которые покушаются на
убийство души, также преступают Его закон — хотя глазам человеческим их
преступление не столь заметно.
