— Какие у тебя там дела? — спросила я, показывая
на закрывавшие горизонт отроги Пиренеев.
— По ту сторону гор — Франция, — с улыбкой отвечал
он.
— Я учила географию в школе. Я хочу знать, зачем нам
туда и что мы там будем делать.
Некоторое время он не произносил ни слова и продолжал
улыбаться.
— Зачем? Затем, что я хочу показать тебе один дом. Быть
может, он тебя заинтересует.
— Если ты решил податься в агенты по продаже
недвижимости, то обо мне забудь. У меня нет денег.
Мне-то было все равно — ехать ли в Наварру или во Францию,
лишь бы не возвращаться на праздники в Сарагосу.
«Ну что? — осведомился мой рассудок у сердца. — Ты
довольна тем, что приняла его приглашение. Ты изменилась и сама того не
замечаешь».
Нет, нисколько я не изменилась. Просто отдохнула немного.
— Погляди, какие камни.
И в самом деле — гладкие, обкатанные, словно прибрежная
галька, а ведь здесь, на равнинах Наварры никогда не было моря.
— Их отшлифовали ступни крестьян, ступни богомольцев,
ступни искателей приключений, — сказал он. — Камни изменились, но и
путники не остались прежними.
— Это странствия научили тебя всему, что ты знаешь?
— Нет. Чудеса Откровения.
Я не поняла, о чем он, и предпочла не углубляться. Я
чувствовала, как растворяюсь в солнце, в долине, в горной гряде на горизонте.
— Куда мы идем? — спросила я.
— Пока никуда. Мы просто наслаждаемся утром, солнцем,
прекрасным пейзажем. Впереди у нас еще долгий путь на машине, — говорит он
и после краткого колебания добавляет:
— Ты спрятала ладанку?
— Спрятала, — отвечаю я и прибавляю шагу. Мне не
хочется говорить об этом, чтобы не испортить радость и свободу утра.
Впереди появляется городок. Как принято было в Средние века,
он стоит на вершине холма, и в отдалении я вижу колокольню его собора и
развалины замка.
— Пойдем туда, — прошу я.
Он пребывает в нерешительности, но потом соглашается. По
дороге встречается нам часовня, и мне хочется зайти туда. Я не знаю молитв, но
церковная тишина всегда действует на меня умиротворяюще.
«Не вини себя, ты ни в чем не виновата, — говорю я
себе. — Если он влюблен, то это его дело».
Он осведомился насчет ладанки. Я знаю — он ждал, что мы
возобновим давешний разговор в кафе. Ждал — и одновременно боялся, что не
услышит того, что хочет, вот потому-то он и не торопит ход событий, не
затрагивает эту тему.
Может быть, он и вправду любит меня. Однако мы должны
превратить эту любовь во что-то иное, более глубокое.
«Что за вздор, — говорю я себе. — Ничего на свете
нет глубже любви. Только в сказках принцесса целует жабу, и та превращается в
прекрасного принца. В жизни все наоборот: принцесса целует принца, и он
становится омерзительной жабой».
Через полчаса мы подходим к часовне. На ступенях сидит
старик.
С той минуты, как мы пустились в путь, это первый человек,
повстречавшийся нам, — ибо на дворе осень, и поля снова вверяют себя
Господу в надежде, что он дарует им плодородие и что позволит человеку в поте
лица своего снискать хлеб свой насущный.
— Здравствуйте, — говорит он старику.
— Здравствуйте.
— Как называется этот городок?
Звучит как имя.
— Сан-Мартин-де-Ункс.
— Ункс? — переспрашиваю я гнома!
Старик не понимает шутки, и я, слегка смутясь, направляюсь к
дверям часовни.
— Нельзя, — останавливает меня старик. — С
полудня закрыто. Хотите — возвращайтесь к четырем.
Но дверь в часовню отворена. И я, хоть и смутно, потому что
солнце светит ослепительно, вижу, что там внутри.
— Да мне бы на одну минутку… Я хочу помолиться.
— Сожалею, но не могу. Закрыто.
Он слушает мой разговор со стариком и не вмешивается.
— Ладно, пойдем отсюда, — говорю я. — Не
станем спорить.
Он по-прежнему смотрит на меня пустым отчужденным взором.
— Разве ты не хочешь посмотреть часовню? — спрашивает
он.
Я знаю — ему не нравится, как я себя веду. Он считает, что я
— слабая, боязливая, не умеющая добиваться своего. Принцесса безо всяких
поцелуев превратилась в жабу.
— Вспомни, что было вчера, — говорю я. — В
баре тебе не хотелось продолжать спор и ты прекратил его. А теперь, когда я
поступаю точно так же, ты меня осуждаешь.
Старик бесстрастно слушает нас. Должно быть, он доволен —
хоть что-то происходит перед ним, ибо здесь, в этом местечке все утра, все дни,
все ночи неотличимы друг от друга.
— Дверь не заперта, — обращается он к
старику. — Если тебе нужны деньги, мы можем заплатить, хоть и немного. Но
она хочет посмотреть церковь.
— Сейчас — нельзя.
— Ладно же! Мы все равно войдем!
И, схватив меня за руку, входит.
Сердце у меня колотится — старик может разозлиться, позвать
полицию, испортить наше путешествие.
— Почему ты сделал это?
— Потому что ты хотела осмотреть часовню изнутри.
Но мне это не удается: глаза не смотрят — эти пререкания и
то, как я отнеслась к запрету, уничтожили все очарование такого чудесного утра.
Я чутко прислушиваюсь к тому, что происходит снаружи, я
представляю, как старик зовет полицию. Святотатцы. Грабители. Они нарушают
закон, преступают запрет. Старик ведь сказал им — закрыто, час посещений
прошел! Он немощен и дряхл, он не в силах был нас удержать, мы не проявили
уважения к старости — и в глазах полиции это усугубит нашу вину.
Я остаюсь внутри ровно столько времени, сколько нужно, чтобы
освоиться. Но сердце колотится так сильно, что я боюсь, как бы он не услышал
его стук.
— Мы можем идти, — говорю я, выждав время,
необходимое для того, чтобы прочесть «Отче наш».
— Не бойся, Пилар. Тебе не придется подыгрывать этому
старику.
Мне вовсе не хочется, чтобы конфликт со сторожем привел к
ссоре с моим другом. Надо сохранять спокойствие.
— Не понимаю, о чем ты говоришь, — отвечаю я.
