— Дожили, с твоей легкой руки собаку колбасой кормлю…
Только после этого предложил Надежде:
— Ну, Надя, давай, что ли, перекусим, да домой пойдем. Дорога неблизкая.
Надежда присела на соседний пенек, с благодарностью взяла у Семена кусок хлеба и огурец, посолила его крупной солью.
Хрустя огурцом, она думала.
Неужели все зря? Неужели она выдумала все это? То, что имена жертв маньяка совпадают с названиями мест, как бы указывают дорогу, — не больше чем ее домысел?
Вот они пришли к этому камню — и что дальше? Не будешь же перекапывать всю землю вокруг него!
Да это совершенно бесполезно: почва вокруг валуна плотная, лесная, покрытая ровным сухим мхом, на котором растет густой брусничник, краснеет спелыми ягодами. Такой брусничник вырастает не за год, да и не за десять лет, сразу видно, что ничья лопата не касалась этой земли очень давно…
Хорошо, что Семен — деликатный человек, не вышучивает, не костерит ее за то, что впустую отмахал такой конец. Другой бы на его месте не смолчал…
По всему выходило, что надо возвращаться домой, на хутор. И так она надолго оставила Аглаю Васильевну без присмотра…
Но Надежда все тянула, все не решалась признаться самой себе, что потерпела поражение. Ей казалось, что еще немного, еще какой-то незначительный толчок, как яблоко, упавшее на голову Ньютона, — и она все поймет…
— Давай, что ли, Лизавету помянем, — неуверенно проговорил Семен и вытащил из своего мешка плоскую металлическую фляжку.
— Лизавету? Какую Лизавету? — переспросила Надежда удивленно.
— Да какую… Телегину Лизу. Несуразная баба она была, но добрая. Жалко ее.
— Почему именно ее? — удивилась Надежда. — Почему не Егера, не Петра Самокруткина, не Федьку Кулика?
Она не смогла выговорить лишь одно имя — имя Владимира Горелова, сына деда Семена, которого тот, казалось бы, должен вспомнить в первую очередь…
— Почему-почему, — проворчал Семен. — Именины ее сегодня, восемнадцатое августа, святая Елизавета Египетская… ну что — будем поминать?
Надежда машинально кивнула, протянула руку за фляжкой, отхлебнула крепкой, терпкой золотистой жидкости, настоянной на лесных травах и спелых ягодах. Дыхание перехватило от крепости, но тут же по всему телу разлилось благодатное тепло, и словно окна распахнулись в душе — все звуки, все запахи стали отчетливее, ярче, горячее, и кровь с новой силой побежала по сосудам.
И мысли в голове у Надежды понеслись быстрее, будто настойка Семена подхлестнула их.
С самого начала их сегодняшнего пути что-то ее тревожило, какая-то мысль просилась наружу, и вот, наконец, Надежда смогла эту мысль сформулировать.
Во всей этой кровавой головоломке Елизавета Телегина казалась ей лишней. Ведь для того, чтобы выйти на Егерскую тропу, вовсе не обязательно было начинать дорогу с Елизаветина поля. Эту тропу знают все местные жители, все грибники и охотники. Найти ее не составляет труда. Причем же тогда Елизаветино поле?
Сначала Надежда отмела эту мысль, подумала, что глупо ждать от маньяка, от душевнобольного, точности и логики. У него — своя логика, больная и извращенная.
Но потом она подумала иначе: безумный в остальном, в том, что касалось его мании, этот душегуб действовал точно и продуманно. В его действиях не было ничего лишнего. Значит, Елизавета Телегина была необходимым звеном его кошмарного послания. Особенно если учесть, что ее он убил самой первой. Значит, придавал этой части своего послания особое значение.
И вот теперь, когда Семен сказал, что сегодня — именины Елизаветы, Надежда поняла, какой смысл маньяк мог вкладывать в это убийство.
Оно обозначало не место, а время. Точнее, день. Восемнадцатое августа.
И сегодня — именно этот день…
Но что должно в этот день произойти?
— Пойдем, что ли? — Семен поднялся, сложил остатки еды в мешок, затянул веревку. — Скоро пять часов уже, а нам идти еще долго…
Пять часов!
И пять человек было убито пять лет назад…
Восемнадцатое августа, пять часов пополудни…
Надежда подумала, что бредит. В этом не было никакого смысла, просто не могло его быть. Точнее — был какой-то больной, извращенный, безумный смысл.
Однако, чтобы проникнуть в безумную логику маньяка, нужно научиться думать как он…
— Семен Степаныч, подождите еще десять минут! — проговорила Надежда, поднимаясь с пенька.
— Ну, десять так десять… — проворчал ее спутник и пошел к кустам, в которых снова скрылась Найда.
А Надежда взглянула на свои часы.
На них было без пяти минут пять.
Если что-то должно произойти — оно произойдет через пять минут.
Впрочем, она и сама себе не верила, поэтому ничего не сказала Семену. Не ровен час, еще подумает, что тетка окончательно сбрендила.
То ли от усталости, то ли от волнения, то ли от крепкой Семеновой настойки, ее плохо держали ноги. Надежда нагнулась, подобрала толстую палку и, опираясь на нее, подошла к Чертову камню.
Вечернее солнце теплым золотом обливало могучий валун. Надежда пошла вокруг него, толком не зная, чего ждет.
Обойдя камень почти до половины, она оказалась с восточной его стороны, которая в этот час утопала в тени. И тут она заметила несколько глубоких выемок, которые, словно стертые ступени, поднимались к вершине валуна.
Руководствуясь то ли смутным предчувствием, то ли детской тягой к необычному, Надежда, опираясь на свою палку, вскарабкалась на валун.
Там, на ровной круглой площадке, она остановилась и огляделась по сторонам. Поляна была перед ней как на ладони.
Надежда подумала, что, должно быть, выглядит со стороны очень глупо — немолодая тетка, которая стоит на огромном камне, как памятник на постаменте… Еще руку протянуть вперед или кепку надеть, как вождь мирового пролетариата…
Она опустила глаза и увидела возле своих ног глубокую выбоину, действительно напоминающую отпечаток козьего копыта.
Вот она — «чертова нога», из-за которой этот камень получил свое название!
Рядом с необычной выбоиной был раздвоенный выступ, словно двойной каменный шпиль, венчавший Чертов камень.
Надежда взглянула на часы.
Минутная стрелка приближалась к двенадцати, секундная заканчивала свой стремительный бег по кругу.
Она пробежала последний отрезок пути, на мгновение слилась с минутной и побежала дальше.
Все. Пять часов, восемнадцатое августа.
И ровным счетом ничего не произошло.
Да с чего Надежда взяла, что что-то должно было произойти?
Ей стало стыдно.
