— А чем это у тебя, Степаныч, ружье заряжено? — поинтересовался Николай, разглядывая рану на боку мертвеца. — Кажись, не дробью… на какого это зверя ты охотился?
— На крупного, — ответил Семен.
Немного помолчав, он добавил вполголоса:
— Я ведь его видел мельком в лесу тогда, пять лет назад, в этих самых местах… еще до того… а еще в старых дотах, в одном бункере нашел следы… Несколько дней он там жил. А потом, после того как он моего Владимира убил и всех остальных, хотел его подкараулить да рассчитаться по-своему… только он пропал, и пять лет не было о нем ни слуху ни духу. А как услышал я, что он снова объявился — зарядил ружье как на медведя и опять начал на охоту ходить… только все больше возле старых дотов крутился, думал, явится он в свое логово, а про Чертов камень не догадался, это ты, Надя, сообразила.
Надежда слабо махнула рукой — мол, пустое все, какая тут ее заслуга, хотя в глубине души таилась гордость: она молодец, все правильно догадалась, расшифровала страшную загадку.
— Ну вот, слава богу, и закончилась моя охота, — продолжал дед Семен, бросив взгляд на скорчившееся тело маньяка. — Ну что, участковый, — он поднял глаза на Николая, — арестуешь меня?
— Что ты, дядя Семен! Ты ведь нам обоим жизнь спас! Я до самой смерти твой должник!
Уже темнело, когда Надежда и ее спутники вернулись на хутор.
Люська ходила по огороду злющая и надутая, но, увидев Николая с забинтованной головой, переполошилась и увела его в дом, для оказания первой медицинской помощи.
Аглая Васильевна, как обычно, восседала на крыльце, вглядываясь в сумерки. Увидев Надежду, она проговорила недовольно:
— Клава, где ты все время ходишь? Мы будем наконец пить чай?
— Сейчас, сейчас, Аглая Васильевна! — Надежда, едва живая от усталости, поднялась на крыльцо. После всего пережитого ноги ее едва держали, она споткнулась и выронила деревянную шкатулку.
Шкатулка упала возле самых ног старухи, резная крышка при падении раскрылась, и в полутьме засверкали магические переплетающиеся узоры.
Лицо Аглаи Васильевны засияло, как будто его осветило сияние драгоценного круга.
— Мандала! — проговорила она неожиданно звучным, молодым голосом.
— Что? — недоуменно переспросила ее Надежда.
— Это мандала Маннергейма, — пояснила старуха.
У нее явно опять наступило временное прояснение.
— Полковнику Маннергейму подарил ее далай-лама, когда они встретились в Китае. Эту мандалу считали пропавшей… но видишь — ты ее нашла! Правду говорят, священные предметы не пропадают, они только на время скрываются с глаз… и снова появляются, когда для этого приходит время…
— Мандала… — повторила Надежда незнакомое слово, словно пробуя его на язык. — А что это такое?
— Мандала — это священный буддийский предмет, — ответила Аглая Васильевна. — Модель нашего мира, и одновременно дворец высшего божества. Буддисты используют мандалы для медитации, для проникновения в тайны будущего и прошлого. Видишь, у нее четыре стороны, направленные на четыре стороны света. С каждой стороны расположены ворота в «верхний мир». Мандалы известны больше тысячи лет. Говорят, самую первую сделал Будда Сакья-Муни. Их делают из дерева и металла, из драгоценных камней, как эта, и из цветов, из окрашенных зерен риса и даже из песка. Но эта мандала — очень древняя и ценная. Далай-лама подарил ее Маннергейму вместе с пророчеством. Он предсказал, что тот сумеет добиться независимости Финляндии. И, как ты знаешь, это пророчество оправдалось… Клава, мы наконец будем пить чай?
— А как эта мандала оказалась здесь, в лесу? — спросила Надежда, но старуха снова смотрела на нее бездумным, невидящим взглядом.
— Мандала? — переспросила она. — Какая еще мандала? Я хочу печенья! Я хочу курабье! Неужели непонятно? Оставили меня на целый день, голодную…
Надежда вздохнула и пошла ставить чайник. Она поняла, что просветление прекратилось, и больше из старухи ничего не вытянешь. Кроме того, она и сама хотела есть.
Но не успела она приготовить ужин, как на крылечке раздались тяжелые шаги, и кто-то постучал в дверь.
— Заходи, Николай! — отозвалась Надежда, снимая с плитки сковороду со скворчащей яичницей. — Заходи, не заперто!
Но это был не Николай.
В сени, явно смущаясь, вошел дед Семен.
Он принялся старательно вытирать ноги, вздыхая и не решаясь приступить к разговору.
— Проходите, Семен Степанович! — Надежда не смогла скрыть своего удивления. — Поужинаете с нами?
— Да нет, спасибо, Надя… — пробормотал тот, доставая из кармана несколько скомканных листков бумаги. — Вот, я тут подумал… тебе это нужно прочитать…
— Что это? — Надежда вытерла руки о передник, машинально поправила волосы и взяла листки. Они были исписаны мелким убористым почерком на совершенно непонятном языке.
— Что это? — повторила Надежда, подняв на соседа недоумевающий взгляд.
— Письмо, — неохотно отозвался тот. — Сестра у меня, оказывается, в Австралии была…
— Была? — повторила Надежда. — Но это написано не по-английски…
— Верно, — Семен понизил голос. — Это по-фински. Я вообще-то из финнов… только никому не говорил, а то… сама знаешь, финнам большие неприятности грозили… родню нашу в сороковом году всю пересажали… меня русские соседи приютили, за своего выдали, только велели по-фински не говорить…
— Так это когда было! — удивилась Надежда. — Давно уже ничего такого нет…
— Привык как-то… — отмахнулся Семен. — Ты лучше послушай, про что это письмо…
Он сел на тяжело скрипнувшую табуретку, надел очки со сломанной дужкой, прикрученной черной изолентой, развернул письмо и принялся медленно читать, переводя Надежде длинные финские фразы:
«Здравствуй, мой незнакомый дядя Саймон! — это она меня так называет, пояснил Семен. — Мы никогда не виделись, и я даже не знала, жив ли ты, но часто слышала о тебе от своей мамы, твоей родной сестры Марты. Теперь она умерла, но перед смертью она снова вспоминала о тебе и беспокоилась, получил ли ты ее первое письмо…»
— То-то, что не получил, — вздохнул старик и продолжил:
«Возможно, это не так важно, но ее это очень беспокоило, поэтому я коротко перескажу тебе содержание того письма…»
— Может, дошло бы до меня то письмо, так и Володя мой был бы жив! — выдохнул Семен Степанович, прежде чем продолжить.
«В том первом письме мама рассказывала, как во время советско-финской войны, зимой тридцать девятого года, в ваш дом постучался раненый финский солдат. Ваша мать, моя покойная бабушка, впустила его, перевязала рану и напоила настоем из трав, но тот солдат был уже не жилец. Он бредил и в бреду все время повторял, что маршал Маннергейм доверил ему самое большое свое сокровище, вещь, важную для всех финнов, вещь, от которой зависит судьба страны. И что он эту вещь спрятал в очень надежном месте. И еще этот умирающий солдат все время поминал черта и говорил про какой-то камень. Ваша мама сердилась за черта, говорила, что негоже поминать его в приличном финском доме. К утру тот солдат умер, а потом пришли русские, и вашу семью раскидало по всему свету.
