Я ойкнула и растерянно уставилась на Наташку. Следовало раньше догадаться. Соседка Синицыных Зинаида не ошиблась. Ранним утром пятницы она и в самом деле видела Катерину на даче. Та искала свою цапку, но не нашла. Не успела — времени было мало. Цапку случайно обнаружила я. Это значит…
Наши тихие переговоры прервал какой-то шорох. Я вытянулась в струнку и напряженно прислушалась. Наташка прислушалась без вытяжки, зато от усердия закатила глаза. Повторения не последовало. Мы хором намеренно громко согласились, что шуршала мышь. Этой грызунье нечего нас бояться. Мы люди мирные. Можно сказать, создали ей благоприятные условия — обеспечили тишину, шурши на здоровье, но она ими не воспользовалась. Наверное, очень застенчивая. Вот только источник шороха, по нашим понятиям, находился в разных местах. Я, молча, указала пальцем вниз, в подполье, Наталья, молча, махнула рукой в сторону коридора. Проверить ее версию было легче, чем мою, не проваливаться же вниз на ровном месте. А посему подруга встала и на цыпочках отправилась к входной двери. Мне пришлось обеспечивать состояние болтливой беззаботности. Вроде как мышиная возня нас нисколечки не волновала. Вот я и принялась увлеченно подсчитывать вслух общее количество мышиных шкурок, необходимых для пошива шубки. Живодерня какая-то, но медлить с выбором темы было нельзя, что в голову взбрело, то и болтала, напряженно прислушиваясь к действиям подруги. Не выдержав, отправилась следом.
Остановившись у двери, ведущей в пристройку, именуемую хлевом, Наташка вначале сосредоточилась, затем с размаха пнула ее ногой. Дверь распахнулась и смела взвизгнувшее от боли «подслушивающее устройство», очень похожее на живой колобок. Рассмотреть его не удалось, в кухне мы свет не включали — сумерничали, а в коридоре и подавно. Кто ж знал, что после удара колобок, не останавливаясь, покатится дальше. Прямо по ступенькам в пристроенный к дому сарай или хлев, не знаю, как эта пристройка называется. Но именно там, в отдельном закутке, жили куры.
Переполоху от них было много. Вот тогда мы и догадались, что «колобок» ударился в бега. Шумное хлопанье крыльями и истеричное кудахтанье сопровождалось визгливой руганью. К чести птиц следует заметить, что ругались не они. Это старался «колобок», в темноте посшибавший все, что тормозило бегство на улицу. Проводить его мы не решились — перетрусили. А тут еще принудительно разбуженная баба Нюша выскочила из комнаты и долго не могла понять, что случилось. От волнения мы верещали вместе, но не «в одну дуду».
— Надо закрыть все входы-выходы на засовы. Какой-нить местный пьянчуга заблудился, — так толком и не разобравшись, почему куры ругались нецензурной бранью, уверенно заявила хозяйка и включила на кухне свет.
Мы сразу воспряли духом и даже проводили ее в беспросветный коридор. В смысле, темный. Пару раз щелкнув выключателем, баба Нюша объявила конец света — лампочка перегорела. Надо ввернуть новую.
— А вдруг старую просто вывернули? — озадачила всех Наташка. — Ир, тащи табуретку, проверим.
— Зачем табуретку? Тут маленькая скамеечка есть. — Баба Нюша пошарила в темноте руками и озадачилась. — Куда ж она запропала? Наташа, открой кухонную дверь, светлее станет. Что ж мы раньше-то не догадались!
— Так сразу и не догадаешься, — проворчала Наташка, распахивая дверь. — И зачем нам скамеечка? Я и без нее спокойненько до вашего фонаря достану. Потолок низкий.
— Да где ж моя скамеечка? — не слушая Наталью, волновалась баба Нюша.
— А ее, скорей всего, «колобок» прихватил, — догадалась я. — Летел отсюда со всеми удобствами. Сейчас где-нибудь на свежем воздухе на ней и отсиживается. О-о-о…
Не выразить своего искреннего восхищения действиями подруги я не могла. Дотянувшись до лампочки кончиками пальцев, она выделывала ногами замысловатые «па», упрямо пытаясь подрасти хоть на сантиметр. Но тут баба Нюша споткнулась о свою скамеечку, валявшуюся далеко от места «регистрации» и радостно чертыхнулась. Не менее радостно чертыхнулась подруга.
Лампочка и в самом деле оказалась немного вывернутой. Практичная Наташка не единожды обратила на это наше внимание, поскольку, по ее убеждению, нам исправность лампочки изначально была «до фонаря». А вывернул «светоч», не кто иной как ворюга-колобок. С помощью украденной скамеечки бывшего участкового Дьячкова.
— Почему участкового? — опешила баба Нюша. — Она моя. Ванечка сделал, чтобы на нее ведра с водой ставить.
— Так дом же Дьячковых, вот я и подумала…
— Это с чего же ему быть Дьячковым? Он по наследству принадлежал моим родителям — Лоскутковым, в нем и Мишенька вырос, и мы с Ванечкой жили. Только фамилия с иродом и связывает. Ванечка ее по просьбе мамы не менял. Говорила же. Она до самой смерти боялась репрессий.
— А где тогда жила Ванечкина мама — Лизонька?
— Как где? Здесь, у нас. Да она еще когда молоденькая была и только приехала, председатель колхоза ее к нам на постой определил. Они с моей мамой очень сдружились. И совсем вернувшись из города в деревню, Елизавета Матвеевна сразу сюда пришла. Дом Дьячкова его мамаша перед отъездом к младшей дочери быстренько продала. И все деньги с собой прихватила.
— Да как же вы все в одной комнате помещались?
— Не в одной, а в двух. Раньше перегородка была. Мы с Елизаветой в маленькой комнатке обитали, а мама с отцом в большой. Когда Иван приезжал на каникулы, я тоже в большую перебиралась. А как он учительствовать вернулся, ему колхоз выделил участок для застройки. Но мы с ним успели только сруб под крышу подвести. Родители один за одним переехали туда, откуда не возвращаются. Елизавета Матвеевна ненамного их пережила. Царствие им всем небесное. Ну а нам втроем и родительского дома хватало. Уж как ладно мы жили-то. Любил меня Ванечка, и я его, голубчика, любила. А сруб все равно пригодился.
— Иванычу, — подсказала я.
— Иванычу, — согласилась баба Нюша. — Он сюда вернулся… дай бог памяти… — озадачилась женщина подсчетами, — ну да, лет восемь — десять, назад. Почти сразу после похорон Елизаветы Матвеевны. Все думали — помирать приехал, а оно вон как вышло, и Лизоньку, и Ванечку пережил. — Концом фартука баба Нюша промокнула выступившие слезы. — Сразу-то нас с Иваном деревенские стыдили, мол, отселили немощного старика, чтобы меньше хлопот было. А как меньше, если мне трижды в день, а то и больше, приходилось к нему с едой мотаться. Уж в этом меня было не переспорить. Ругался, а я все равно к нему ходила, насильно кормила, раз никак не соглашался к нам переехать. Все говорил, мол, привык к одиночеству, общение с людьми ему в тягость. Знал, что своим видом всех пугает. В доме ни одного зеркала не держал. Мы-то привыкли, внимания на его внешность не обращали. Очень медленно душой оттаивал. Молчун он. Все читал. Мы ему книжки по его списку покупали. Разумом-то светлый. Травки разные собирал, свои целебные чаи заваривал. Каждый день, кроме зимних месяцев, на рыбалку как на работу ходил. Чаще пустой возвращался, без улова, но ему сама прогулка на озеро в радость была. А зимой все томился, не любил зимнюю пору. Потом Мишка ему ноутбук подарил, интернет подключил, беспроводной какой-то. Я же говорю, умница дедка. В два счета все освоил… Ой, заговорила я вас! — всплеснула хозяйка руками, — дверь на крыльцо закройте да идите в комнату, а я спущусь, закрою ворота.
