Мария сочла эту фразу блистательной, но художник явно
пропустил ее мимо ушей. Стараясь держаться непринужденно и не смущаться под его
взглядом, она показала ему в окно на табличку, давеча привлекшую ее внимание:
– Вы не знаете, что такое «Путь Святого Иакова»?
– В средние века паломники со всей Европы шли этой
улицей по направлению к испанскому городу Сантьяго-де-Компостела – городу
Святого Иакова.
Он отогнул часть холста, приготовил кисти. Мария по-прежнему
не знала, что ей делать и как быть.
– Вы хотите сказать, что эта улица приведет меня прямо
в Испанию?
– Да. Месяца через два-три. Только вот что – вы не
могли бы посидеть молча? Всего минут десять. И уберите со стола ваш пакет.
– Это книги, – ответила она, слегка
раздосадованная бесцеремонностью этой просьбы: пусть знает, что перед ним –
интеллигентная женщина, которая не по магазинам бегает, а ходит в библиотеку.
Но он сам без лишних слов снял со стола пакет и поставил его
на пол. Да ладно, не больно-то и хотелось производить на него впечатление: она
ведь не на работе, так что лучше приберечь свои чары для тех, кто их щедро
оплачивает. Зачем так уж стараться ради этого человека, у которого вряд ли
хватит денег угостить ее хотя бы чашкой кофе? Мужчине под тридцать не стоит
носить такие длинные волосы – это смешно. А с чего это она решила, будто у него
нет денег? Ведь официантка сказала, что он – знаменитость... Или это она про
химика? Она стала рассматривать его одежду, но ничего особенного не заметила;
впрочем, опыт подсказывал, что мужчины, одетые скромно и небрежно, порой
оказываются богаче тех, кто носит респектабельный костюм и галстук. Кажется,
это тот самый случай.
«А при чем тут вообще этот художник?! Меня интересует
картина».
Десять минут – не слишком высокая цена за бессмертие. Мария
видела, что он пишет в той части холста, где уже был изображен увенчанный
нобелевскими лаврами химик. Она спросила себя, не надо ли будет потом
потребовать с него платы.
– Поверните голову к окну.
И снова она повиновалась беспрекословно, что было ей совсем
не свойственно. Она стала смотреть на прохожих, на табличку над тем местом, где
начиналась дорога, представляя себе, что и много веков назад уже была здесь эта
улица, что она пережила все прогрессы, все перемены, творившиеся в мире и в
самом человеке. Быть может, это – добрая примета и ее портрет, который окажется
в музее, ждет лет через пятьсот та же судьба?
Художник усердно работал, а она мало-помалу стала терять
прежнюю веселость и ощущать собственную незначительность. Входя в этот бар, она
была уверена в себе, в своей способности принимать самые трудные решения – вот
хоть, например, бросить денежную работу и взвалить на плечи тяжкое бремя
управления фазендой, А теперь вернулось прежнее чувство растерянности перед
миром – чувство, которое проститутке не по карману: это чересчур большая
роскошь.
И она догадалась, почему ей так не по себе: впервые за много
месяцев на нее смотрели не как на женщину, а... она не могла бы определить это
точно, но ближе всего к истине было бы: «Он видит мою душу, мои страхи, мою
слабость, мою неспособность противостоять миру, с которой я, как мне казалось,
сумела справиться, но о которой ничего, по сути, не знаю».
– Я бы хотела...
– Ради Бога, помолчите, – сказал художник. –
Я вижу исходящий от вас свет.
Никто и никогда не говорил ей такого. Говорили: «Я вижу,
какой у тебя удивительный изгиб бедра», или «Я вижу, какой удивительной формы
твои груди», или – в самом лучшем случае – «Я вижу, что ты хочешь порвать с
этой жизнью, прошу тебя, разреши мне снять для тебя квартирку». И к этим
репликам она привыкла, но... Свет? Может быть, он имеет в виду наступающие
сумерки?
– Свет, присущий только вам одной, – добавил он,
догадавшись, что она ничего не понимает.
Свет, присущий мне одной. Нельзя промахнуться сильней, чем
этот художник, который к тридцати годам умудрился сохранить такую младенческую
невинность. Как известно, женщины созревают и взрослеют раньше, чем мужчины, и
Мария, хоть и не сидела ночи напролет, обдумывая метафизические проблемы своего
бытия, одно, по крайней мере, знала точно: в ней нет того, что художник назвал
«светом», а она определила бы как «сияние». Женщина как женщина, молча страдает
от одиночества, пытается найти оправдание тому, что делает, притворяется сильной,
а на самом деле – слаба, отвергает любые страсти во имя своей опасной работы,
строит планы на будущее, терзается от разочарований и ошибок прошлого – так что
никакого в ней нет света или сияния. Должно быть, это просто способ заставить
ее молчать и радоваться, что сидит здесь, как дура, и даже пошевелиться не
может.
«Свет, присущий мне одной. Мог бы придумать что-нибудь
другое, вроде – „чудный у вас профиль“.
Как входит свет в дом? Если окна открыты. Как входит свет в
человека? Если дверь любви не захлопнута. А уж ее дверь заперта на все замки.
Должно быть, это очень скверный и бездарный художник, раз он не понимает таких
простых вещей.
– Вот и все, – сказал он и стал собирать свои
принадлежности.
Мария не шевельнулась. Она хотела было попросить – «покажите», –
но ведь это могло свидетельствовать о ее невоспитанности, о том, что она не
доверяет его работе. Но любопытство снова пересилило. Она попросила разрешения
взглянуть, он кивнул.
Он изобразил только ее лицо – оно было похоже на ее
собственное, но если бы Мария взглянула на картину, не зная модели, то сказала
бы: женщина, которая здесь запечатлена, гораздо сильнее ее и наполнена светом,
который Мария, глядясь в зеркало, не замечала.
– Меня зовут Ральф Харт. Хотите, закажу вам еще
что-нибудь выпить?
– Нет, спасибо.
Судя по всему, теперь беседа двинется по накатанной колее –
мужчина будет соблазнять женщину.
– Пожалуйста, еще два анисовых, – попросил он,
снова пропустив ее слова мимо ушей.
А какие у нее дела? Читать опостылевшую книжку об управлении
усадебным хозяйством? В двухсотый раз прогуливаться по берегу озера? Лучше уж
поговорить с тем, кто разглядел в ней ей самой неведомый свет – и именно в тот
день, когда начался отсчет последних трех месяцев...
– Чем вы занимаетесь?
Этот вопрос она не любила, не хотела слышать: он заставил ее
отказаться от нескольких возможных встреч, когда по той или иной причине кто-то
подходил к ней поближе (в Швейцарии это бывает редко – здешние люди сдержанны и
замкнуты). Что же ему ответить?
– Работаю в кабаре.
