Лучше было бы, если бы он сломался, как и все прочие
игрушки, которые мне дарили и о которых я уже не помню... Ведь детская страсть
к разрушению – это способ познания мира. Но он уцелел и теперь всегда
напоминает мне детство, которого, как выясняется, у меня не было... Слишком
дорогая это была игрушка... Но отцу не хотелось возиться. А может быть, каждый
раз, когда он включал ее, он боялся показать, как он меня любит.
Мария устремила пристальный взгляд на огонь в камине. Что-то
произошло... Нет, это не действие вина, не разнеживающее тепло. Они обменялись
подарками – вот в чем было дело.
Ральф тоже повернулся лицом к огню. Оба молчали, слушая, как
потрескивают дрова. Пили вино, и возникало чувство, что ни о чем не надо
говорить, ничего не надо делать – можно просто сидеть бок о бок и смотреть в
одном направлении.
– В моей жизни тоже есть такие неприкосновенные
вагончики, – наконец произнесла Мария. – Вот, например, –
сердце... Мне тоже удавалось пустить его в ход, лишь когда окружающий мир
раскладывал для него рельсы... А он не всегда выбирал для этого подходящую
минуту.
– Но ты любила...
– Да, любила. Сильно любила. Так сильно, что, когда
любовь попросила сделать ей подарок, я испугалась и убежала.
– Не понимаю.
– И не надо. Я учу тебя, ибо открыла то, чего ты не
знаешь. Это – подарок. Когда отдаешь что-то свое. Отдаешь что-то важное, что-то
ценное еще до того, как тебя попросили. Ты теперь обладаешь моим сокровищем –
ручкой, которой я заносила на бумагу свои сны. А я – твоим: у меня есть твой
вагончик, частица детства, не прожитого тобой. Теперь я буду носить с собой
частицу твоего прошлого, а ты – частицу моего настоящего. Вот и славно.
Она проговорила все это совершенно спокойно, ни на секунду
не удивившись тому, что говорит и делает, словно это были наилучшие и
единственно возможные слова и поступки. Потом гибким и плавным движением
поднялась, повесила жакет на «плечики», поцеловала Ральфа в щеку. Он не
шевельнулся, по-прежнему глядя, как зачарованный, на языки пламени и, быть
может, вспоминая отца.
– Никогда не понимал, зачем я храню этот вагончик... А
теперь вдруг стало ясно – чтобы отдать его тебе, вот так, вечером, при огне
камина... Теперь этот дом станет легче.
И добавил, что завтра же отдаст все остальное – рельсы,
паровоз, семафоры – в какой-нибудь детский приют.
– Смотри, может быть, теперь таких игрушек уже не
выпускают, и эта дорога стоит кучу денег, – предупредила Мария и сейчас же
прикусила язык: речь ведь не об этом, а о том, чтобы освободиться от того, что
так дорого нашему сердцу.
Чтобы не сказать лишнего, она еще раз поцеловала Ральфа и
направилась к дверям. Он все так же неотрывно смотрел на огонь, и тогда она
деликатно попросила открыть.
Ральф поднялся, и она объяснила, что, хоть ей и приятно, как
он смотрит на огонь, у них в Бразилии есть такая странная примета: когда
уходишь из дома, где побывал в первый раз, дверь нельзя открывать самому, а
иначе никогда больше сюда не вернешься. – А я хочу вернуться.
– Хоть мы и не раздевались, и я не обладал тобой, и
даже не прикоснулся к тебе, мы любили друг друга.
Мария рассмеялась. Он предложил отвезти ее домой. Она
отказалась.
– Завтра в «Копакабане» я увижу тебя.
– Нет, не приходи. Выжди неделю. Я твердо усвоила:
ждать – это самое трудное. Я тоже хочу освоиться и привыкнуть к тому, что ты –
со мной, даже если тебя нет рядом.
И снова – в который уж раз за то время, что она провела в
Женеве, – Мария оказалась в сырой тьме. Но раньше эти прогулки неизменно
наводили либо на грустные мысли об одиночестве, о родном языке, не звучавшем
вокруг нее уже столько месяцев, о том, как хочется вернуться в Бразилию, либо
заставляли ее прикидывать, сколько она заработала и сколько еще заработает.
Но сегодня она шагала на встречу с самой собой, с той
женщиной, которая сорок минут провела у пылающего камина рядом с мужчиной, с
женщиной, исполненной света, мудрости, опыта, очарования. Как давно она не
видела ее лица – кажется, в последний раз это было, когда она гуляла по берегу
озера, раздумывая, не посвятить ли себя этой чужой для нее жизни, и, помнится,
она улыбалась очень грустно. Во второй раз ее лицо Мария увидела на холсте. И
вот теперь снова ощутила ее волшебное присутствие. Лишь убедившись, что его
больше нет, что она осталась, как всегда, одна, Мария взяла такси.
Лучше не думать о случившемся только что, чтобы не
испортить, чтобы не дать тоске заметить все те светлые мгновения, прожитые ею в
этот вечер. Если та вторая Мария и вправду существует, она вернется –
когда-нибудь, когда надо будет.
Запись в дневнике Марии, сделанная в тот вечер, когда она
получила в подарок игрушечный вагончик:
Самое глубокое, самое искреннее желание – это желание быть
кому-нибудь близким. Дальше уже – реакции: мужчина и женщина вступают в игру,
но то, что предшествует этому, – взаимное притяжение, – объяснить
невозможно. Это – желание в своем самом чистом виде.
И пока оно еще пребывает таким, мужчина и женщина влюблены в
жизнь и проживают каждое мгновение осознанно и восторженно, не переставая
поджидать нужную минуту, когда можно будет отпраздновать новое благословение.
Они не спешат, не торопятся, не подгоняют ход событий
неосознанными поступками. Ибо знают: неизбежное проявится, истинное обязательно
найдет способ и путь обнаружиться. Когда придет время, они не станут колебаться
и не упустят его – этот волшебный миг, ибо уже научились сознавать важность
каждой секунды.
Часть 4
Прошло еще несколько дней, и Мария почувствовала, что, как
ни старалась, все-таки снова угодила в капкан, но это ее не печалило и не
тревожило. Даже наоборот – теперь, когда терять было нечего, она обрела
свободу.
Она с полной отчетливостью сознавала, что, как бы
романтически ни складывались ее отношения с Ральфом Хартом, в один прекрасный
день он сообразит: она – всего лишь проститутка, а он – известный художник. Она
живет в далекой стране, где года не проходит без какого-нибудь потрясения, он –
в земном раю, где жизнь человеческая от колыбели до могилы упорядочена и
защищена. Он учился в лучших академиях и посещал лучшие музеи в мире, а она
еле-еле дотянула до аттестата зрелости. Так что, как ни хорош сон, а
просыпаться рано или поздно придется, а Мария прожила на белом свете
достаточно, чтобы понимать: действительность плохо вяжется с мечтами. Но теперь
для нее вся отрада и заключалась в том, чтобы сказать этой самой
действительности: «Я не нуждаюсь в тебе, мое счастье не зависит от того, что
происходит вокруг».
«Боже, до чего же я романтична».
