А он превратился в такого, каким был в «Копакабане» – клиент
как клиент, не слишком нежен, не очень груб, и только, в отличие от всех
прочих, точно знает, чего хочет. Казалось, он вышел из транса, перестал играть
роль в так и не начавшемся спектакле.
Что же – неужели уйти, так и не узнав, что такое «особый
клиент»?
– Чего же ты хочешь?
– А ты не догадываешься? Боли. Страдания. И огромного
наслаждения.
«Боль и страдание плохо вяжутся с наслаждением», –
подумала Мария, хотя ей отчаянно хотелось, чтобы одно было неотделимо от
другого – и тогда горький жизненный опыт стал бы отрадным и светлым воспоминанием.
Теренс взял ее за руки и подвел к окну: на противоположном
берегу озера высилась колокольня собора: Мария вспомнила, что видела ее,
проходя с Ральфом Хартом по Дороге Святого Иакова.
– Видишь эту реку, это озеро, эти дома, этот храм?
Пятьсот лет назад все это было примерно таким же, как сейчас.
Вот только город был совершенно пуст: неизвестная болезнь
свирепствовала в Европе, и никто не знал, отчего умирает такое множество людей.
Ее стали называть моровой язвой, Божьей карой, постигшей мир за грехи
населявших его.
И тогда нашлись такие, кто решился пожертвовать собой ради
остального человечества. Они выбрали то, чего больше всего боялись, –
физическую боль. И стали днем и ночью ходить по этим мостам, улицам и площадям,
хлеща себя бичами, стегая цепями. Они страдали во имя Божье и в страдании
славили Бога. И вскоре поняли, что терзать свою плоть им приятнее, чем выпекать
хлеб, пахать землю, кормить скотину. Боль доставляла уже не страдание, а
наслаждение – поскольку они сознавали, что избавляют род людской от грехов.
Боль превратилась в ликование, в ощущение полноты жизни, в блаженство.
В глазах Теренса вновь возник угасший было на несколько
минут холодный блеск. Он взял деньги, положенные Марией на стол, отсчитал от
них 150 франков, спрятал их в карман, а остальное протянул ей.
– Насчет хозяина не беспокойся. Это его комиссионные.
Обещаю, что ничего ему не скажу. Можешь идти.
Мария машинально взяла деньги. – Нет!
Что это было – вино, араб в ресторане, женщина с печальной
улыбкой, мысль о том, что она никогда больше не вернется в это проклятое место,
страх любви, надвигавшейся на нее в обличье мужчины, письма к матери, где
описывалась прекрасная жизнь и тысячи возможностей получить прекрасную работу,
мальчик, спросивший, нет ли у нее лишней ручки, борьба с самой собой, чувство
вины, любопытство, желание узнать, где находится последний предел, за который
уже нельзя переступить, упущенные шансы, неосуществленные возможности? Другая
Мария сидела здесь, она не преподносила подарки, а приносила себя в жертву.
– Я больше не боюсь. Приступай. Если нужно, накажи меня
за то, что я пыталась ослушаться. Я вела себя неправильно с тем, кто защищал
меня и любил, я солгала ему, я предала его.
Она вступила в игру. Она говорила то, что надо говорить в
таких случаях.
– На колени! – тихо и грозно произнес Теренс.
Мария повиновалась. С ней никогда еще так не обращались, и
она не знала, хорошо это или плохо, а всего лишь хотела пойти дальше: за все,
что было сделано в жизни, она заслуживала того, чтобы ее унизили. Она стремительно
выгрывалась в новую роль, становясь другой – совершенно неведомой женщиной.
– Ты будешь наказана. Ты – никчемное существо, не
знающее правил, понятия не имеющее о сексе, о жизни, о любви.
И Теренс, произнося все это, словно раздваивался,
превращаясь в двух разных людей: один спокойно объяснял правила, другой
заставлял ее чувствовать себя самым ничтожным существом на свете.
– Знаешь, зачем мне все это? Потому что нет на свете
большего наслаждения, чем открыть кому-нибудь врата в мир неведомого. Лишить невинности
– нет, не тело, а душу. Понимаешь?
Она понимала.
– Сегодня я еще разрешаю тебе спрашивать. Но в
следующий раз, когда поднимется занавес в нашем театре, прервать начавшийся
спектакль ты будешь не вправе. Он прервется, только если не совпадут наши души.
Помни – это спектакль. Ты должна сыграть роль человека, стать которым тебе
никогда не хватало отваги. Постепенно, мало-помалу ты поймешь, что этот человек
– ты и есть, но до тех пор, пока не осознаешь это с предельной ясностью, тебе
придется притворяться, играть, изображать.
– А если я не смогу вынести боль?
– Боли не существует. Есть лишь то, что превращается в
таинственное наслаждение. В твоей роли есть такие слова: «О, почему ты так
жесток?! За что ты терзаешь меня?! Остановись, я не выдержу». И потому, если
хочешь избежать опасности... опусти голову и не смотри на меня!
Мария, стоя на коленях, потупилась, уставившись в пол.
– А чтобы избежать серьезного физического ущерба, мы
будем применять кодовые слова. Если один из нас скажет – «желтый», это будет
значить, что следует уменьшить накал. Скажет «красный» – остановиться
немедленно.
– «Один из нас»? – переспросила Мария.
– Роли меняются. Одна не существует без другой. Никто
не сможет унизить, пока не будет унижен сам.
Какие ужасные слова – они донеслись из какого-то неведомого
мира, темного, смрадного, гниющего. И, хотя от страха и возбуждения Марию била
крупная дрожь, все равно она хотела идти вперед.
Теренс с неожиданной лаской прикоснулся к ее голове.
– Конец.
Он попросил ее подняться – попросил без особенной
сердечности, но и без той глухой враждебности, которая сквозила в его голосе
прежде. Мария, все еще дрожа, встала, надела жакет. Теренс заметил ее
состояние.
– Выкури сигарету на дорожку.
– Ничего ведь не было.
– Да и не надо. Все начнет происходить у тебя в душе, и
к следующей нашей встрече ты будешь готова.
– Неужели все это стоит тысячу франков?
Не отвечая, он тоже закурил. Они допили вино, дождались,
когда стихнет чудесная мелодия, вместе насладились наступившей тишиной. Но вот
настал миг произнести какие-то слова, и Мария сама удивилась тому, что сказала:
– Не понимаю, почему мне хочется вываляться в этой
грязи.
– Тысяча франков.
– Нет, дело не в этом.
Теренс, судя по всему, остался доволен ее ответом.
– Я и себя тоже спрашиваю. Маркиз де Сад утверждал, что
человек может познать свою суть, лишь дойдя до последней черты. Для этого нам
требуется все наше мужество – и только так мы учимся чему-то.
