Он произнес это и нежно, и властно. Мария повиновалась, и
волна жара прошла по всему ее телу; этот приказ ей уже приходилось исполнять, и
она чувствовала себя теперь более уверенно.
«Это – спектакль. Я играю роль».
Как хорошо подчиняться приказам. Не надо ни о чем думать –
надо только слушаться. Она жалобно попросила еще шампанского, но Теренс принес
водки – она пьянила быстрей, раскрепощала сильней и больше подходила к икре.
Он откупорил бутылку, но сам почти не притронулся к водке.
Мария пила одна, под аккомпанемент громовых раскатов. Гроза началась так
вовремя, будто небо и земля тоже решили, проявив свой бешеный норов, принять
участие в готовящемся действе.
В какой-то момент Теренс достал из шкафа маленький
чемоданчик и положил его на кровать.
– Не шевелись.
Мария замерла. Он открыл чемоданчик и извлек из него две
пары металлических хромированных наручников.
– Раздвинь ноги.
Мария подчинилась. По собственной воле она потеряла
способность сопротивляться и покорялась, потому что хотела этого. Она понимала,
что Теренс видит ее обтянутые длинными чулками бедра, черные трусики и может
вообразить себе то, что скрывается под ними.
– Встань!
Она вскочила с кресла. И, пошатнувшись, поняла, что опьянела
сильней, чем ей казалось.
– Не смей смотреть на меня! Опусти голову! Ты не имеешь
права поднимать глаза на своего господина.
Прежде чем она успела опустить голову, тонкий хлыст, словно
сам собой выскользнув из чемоданчика, щелкнул в воздухе.
– Пей. Но голову не поднимай.
Она выпила одну за другой три рюмки. Теперь это уже был не спектакль,
а самая что ни на есть правда жизни – Мария потеряла контроль над собой. Она
чувствовала себя неодушевленным предметом, орудием, но, как ни трудно было в
это поверить, покорность давала ей ощущение полнейшей свободы. Нет, теперь она
перестала быть наставницей и утешительницей, призванной выслушивать тайные
признания и возбуждать – она вновь превратилась в девчонку из бразильского
захолустья, раздавленную непомерной волей мужчины.
– Разденься.
Это слово прозвучало сухо, без малейшего оттенка вожделения
– и потому, быть может, таило в себе невероятный эротизм. Почтительно склонив
голову, Мария расстегнула платье и дала ему соскользнуть на пол.
– Надеюсь, ты понимаешь, что вела себя плохо? Хлыст
снова щелкнул в воздухе.
– Ты будешь наказана. Как ты смела мне перечить? В
твои-то годы?! Ты должна стоять передо мной на коленях!
Мария начала было опускаться на колени, но хлыст опередил
ее, впервые коснувшись ее тела и заставив замереть. Кожу обожгло, но следа как
будто не осталось.
– Разве я приказал тебе стать на колени? Приказывал или
нет?
– Нет. Новый удар.
– Надо говорить «Нет, мой господин».
И еще удар, И снова – жгучее прикосновение хлыста. На долю
секунды в голове у нее мелькнуло – она может немедленно прекратить все это. А
может предпочесть иное: может пойти до конца – и не ради денег, а ради того,
что он сказал ей в их первую встречу: «Человек может познать свою суть, лишь
дойдя до последней черты».
Но все это было ново, сулило неизведанные ощущения. Это и
было Приключение. Потом она решит, продолжать ли его, а в эту минуту она
перестала быть той, у кого в жизни – три цели, той, кто зарабатывает деньги
своим телом, той, кто знает художника, у которого в гостиной – камин и который
рассказывает забавные истории. Здесь она не была ничем – а это было именно то,
о чем она мечтала.
– Сними с себя все. И походи по комнате, чтобы я мог
тебя видеть.
Не поднимая глаз, не произнеся ни слова, она повиновалась.
Мужчина, смотревший на нее, не раздевался и был совершенно бесстрастен. Кто бы
теперь узнал в нем того британца, с которым она так мило болтала по пути из
«Копакабаны» в отель. Нет, теперь перед ней стоял прибывший из Лондона Улисс,
сошедший с небес Тезей, завоеватель, ворвавшийся в самый безопасный на свете
город, вломившийся в самую затворенную в мире душу. Мария сняла лифчик и
трусики, чувствуя себя одновременно и беззащитной, и защищенной. Хлыст снова
щелкнул в воздухе, не дотронувшись до нее.
– Голову вниз! Ты будешь унижена, я сделаю с тобой все,
что пожелаю. Поняла?
– Да, господин.
Ухватив ее за руки, он защелкнул на запястьях наручники.
– Ты получишь сполна – это научит тебя приличному
поведению.
Открытая ладонь со звоном впечаталась в ее ягодицу, и Мария
вскрикнула от боли.
– А-а, не нравится? То ли еще будет!
Прежде чем она успела сообразить, что происходит, рот ей
зажал кожаный намордник. Он был устроен так, что не мешал говорить, и она могла
произнести «желтый» или «красный», но чувствовала, что судьба ей – позволить
этому человеку делать все, что ему заблагорассудится. Голая, скованная
наручниками, с заткнутым ртом, и кажется, что по жилам течет не кровь, а водка.
Новый звонкий удар по ягодице.
– Не стой как истукан! Двигайся!
Мария стала двигаться по комнате, выполняя звучавшие одна за
другой команды – «стой», «направо», «сядь», «раздвинь ноги». Время от времени,
без видимой причины на нее обрушивался хлесткий, звонкий удар – и, испытывая
боль и унижение, которое было могущественней и сильнее боли, она оказывалась в
каком-то ином мире, где не существовало больше ничего, и было в этом полном
самоуничтожении, в потере собственного «Я», собственных желаний и воли нечто
подобное религиозному экстазу. Одновременно нарастало и ее возбуждение, причем
Мария сама не понимала, почему она так увлажнена.
– На колени!
Поскольку голова ее по-прежнему была смиренно и покорно
опущена, Мария не могла видеть, что происходит рядом с ней, но все же заметила
– или, верней, ощутила, – что где-то там, в другой галактике, на другой
планете этот человек стал дышать прерывисто и тяжко, устав, очевидно, щелкать
хлыстом и хлестать ее по ягодицам открытой ладонью, тогда как она чувствовала
необыкновенный и с каждой минутой возрастающий подъем и прилив сил. Потеряв
остатки смущения, она перестала скрывать, что получает наслаждение, застонала,
взмолилась о ласке, о нежном прикосновении, но Теренс вместо этого подхватил ее
и швырнул на кровать.
