Ей всегда хотелось сделать это. Но не хватало главного –
времени. Ни с первым ее возлюбленным, ни с тем, кто лишил ее невинности. Ни с
арабом, заплатившим тысячу франков и, вероятно, ожидавшим больше, чем она могла
дать, хоть и этой тысячи не хватило, чтобы купить то, чего хотелось и о чем
мечталось. Ни со всеми прочими, бесчисленными мужчинами, прошедшими через ее
тело, думавшими почти всегда только о себе и очень редко – о ней: потому ли,
что они исполняли какие-то давние романтические мечты, потому ли, что
повиновались инстинкту, или потому, что слышали – именно так ведут себя
истинные мужчины, а поступающий иначе не достоин зваться им.
Она вспоминает про свой дневник. Ей все надоело, она
подгоняет томительно ползущие недели, остающиеся до отъезда, до возвращения, и
потому отдается этому мужчине, ибо здесь посверкивает искорка ее собственной
потаенной любви. Первородный грех – не в том, что Ева отведала запретный плод,
а в том, что поняла – Адам должен разделить с ней то, что она попробовала. Ева
боялась идти своей стезей одна, без помощи и поддержки, и потому хотела
разделить с кем-нибудь то, что чувствовала.
Но есть на свете такое, что не делится. Но не надо бояться
океанской пучины, в которую погружаемся мы по доброй воле, – страх портит
игру. Человек проходит через преисподнюю, чтобы осознать это. Будем любить друг
друга, но не станем пытаться владеть друг другом.
Я люблю этого сидящего передо мной мужчину, потому что он не
принадлежит мне, а я – ему. Мы свободно отдаемся друг другу, и я буду повторять
десятки, сотни, тысячи раз – повторять до тех пор, пока сама не поверю собственным
словам.
Она задумывается на миг о других проститутках. Думает о
матери, о подругах. Все они уверены, что мужчине не нужно ничего, кроме этих
одиннадцати минут чистого секса, и за них выкладывает он огромные деньги. Но
это не так; мужчина, в сущности, ничем не отличается от женщины: ему тоже нужно
встретить кого-то и обрести смысл жизни.
Как было с ее матерью – как вела она себя? Притворялась, что
получает наслаждение? Или в бразильском захолустье до сих пор наслаждение для
женщины считается делом запретным? Как мало знает Мария о жизни и о любви, но
сейчас, когда глаза ее завязаны, когда все время, сколько ни есть его в мире,
принадлежит ей, она отыщет источник и корень, и все начнется там и так, где и
как она захочет начать.
Прикосновение. Она забывает проституток и клиентов, отца и
мать, она теперь – в кромешной тьме. Целый день провела она в поисках того, что
могла бы дать человеку, вернувшему ей достоинство, заставившему ее понять, что
стремление к радости важнее, чем необходимость страдать.
Мне хотелось бы, чтобы он обрел счастье научить меня
чему-нибудь новому, подобно тому, как вчера он объяснил мне, что такое
страдание, что такое уличные проститутки и проститутки священные. Я видела: ему
доставляет счастье учить меня чему-нибудь, вести и наставлять. Мне хотелось бы
знать, как приближаются к плоти перед тем, как приблизиться к душе, к соитию, к
оргазму.
Протянув руку перед собой, она просит, чтобы и он сделал так
же. Сегодня ночью, слышится ее шепот, на этой ничейной полосе отеля я хочу,
чтобы он открыл и нашел грань между мной и миром. Она просит его прикоснуться к
ней, сделать так, чтобы он осязал ее, ибо плоть всегда поймет плоть, даже если
души не придут к согласию. Он дотрагивается до нее, она – до него, но, словно
сговорившись заранее, и он, и она избегают тех частей тела, где стремительней
всего пробуждается сексуальная энергия.
Его пальцы ощупывают ее лицо, и она ощущает едва уловимый
запах краски, навсегда въевшийся в кожу его рук, сколько бы тысяч и миллионов
раз он их ни мыл: он с этим запахом родился, чтобы увидеть первое в жизни
дерево, первый дом, чтобы запечатлеть их в своих снах. Должно быть, и он
чувствует исходящий от ее пальцев запах, но какой именно – она не знает и
спрашивать не хочет, ибо в этот миг говорит лишь плоть, а прочее есть
безмолвие.
Она ласкает, и ласкают ее. Так можно провести целую ночь,
ибо это доставляет наслаждение, которое вовсе не обязательно должно завершаться
сексом, думает она, и в этот самый миг, именно потому, что секс вовсе не
обязателен, ощущает в межножье влажное тепло. Придет миг, когда он дотронется
до нее, ощутит и почувствует всю меру охватившего ее возбуждения – ей не дано
знать, хорошо это или плохо, так отзывается ее плоть, и нет необходимости
говорить: «Выше... ниже... помедленней... а теперь посильней...» Мужские руки
теперь прикасаются к ее подмышкам, и волоски на коже встают дыбом, и ей хочется
вырвать их – как сладостна, наверное, будет эта боль. И она гладит его
подмышки, ощущая под пальцами иную структуру – вероятно, это от многолетнего употребления
дезодоранта... Боже, о чем она думает? Она не должна думать. Должна
прикасаться, трогать – и ничего больше.
Его пальцы подкрадывающимися хищниками скользят вокруг ее
грудей. Ей хотелось бы, чтобы пальцы двигались быстрей, чтобы дотронулись до
сосков, потому что мысль ее обгоняет его пальцы, но он, отгадывая, наверно, ее
невысказанное желание, медлит и дразнит и длит наслаждение, и целая вечность
проходит, прежде чем прикосновение наконец совершается. Соски напряглись, и он
играет с ними, отчего по коже бегут мурашки, и еще влажней и горячей становится
в паху. Теперь его руки скользят по ее животу, расходятся в обе стороны, к
бедрам, спускаются к икрам и ступням, поднимаются по внутренней стороне бедер,
ощущают жар, но не приближаются, продолжая двигаться нежно и легко, словно
порхая, и чем легче эти прикосновения, тем сильнее они пьянят.
Она делает то же, едва-едва дотрагиваясь к самым кончикам
волос, и тоже ощущает жар, исходящий от его члена, и, словно колдовским образом
вернув себе невинность, словно впервые оказывается перед ней символ иного пола,
она прикасается к нему. Но это нечестно, хочется воскликнуть ей: она уже
истекает, а он еще не обрел должной твердости, но, может быть, мужчине нужно
больше времени, чтобы возбудиться, кто их знает...
И она принимается ласкать его так, как это умеют делать лишь
девственницы, потому что искушенные проститутки – позабыли. Член отзывается на
ее прикосновения, напрягается, увеличивается и подрагивает под ее пальцами, и
она медленно усиливает нажим, обхватывает его крепче, по наитию поняв, к какому
месту – внизу, а не вверху – надо прикоснуться, и оттягивает крайнюю плоть.
Теперь он возбужден, очень возбужден и прикасается к губам ее влагалища – но
по-прежнему слишком бережно и осторожно, и она борется с желанием крикнуть
«Сильней! Глубже!», попросить, чтобы ввел пальцы внутрь и вверх. Но он не
делает этого, а, смочив пальцы ее же влагой, теми же кругообразными движениями,
какими он заставил подняться ее соски, водит теперь вдоль клитора. Этот мужчина
ласкает ее, как она сама.
