Хоть она и решила для себя, что поедет, но сочла нужным все
же посоветоваться с Маилсоном – даром, что ли, он стал называть себя ее
импрессарио? Совсем даже не даром, а за неплохие деньги.
Но Маилсону в это время было не до нее – он был занят тем,
что старался соблазнить немецкую туристку, которая только что поселилась в
отеле и загорала топлесс, поскольку была совершенно убеждена, что в Бразилии
царят самые свободные нравы (и не замечала, что на пляже она одна ходит,
выставив голые груди на всеобщее обозрение, отчего всем остальным слегка не по
себе). С трудом удалось привлечь его внимание к тому, что говорила Мария.
– Ну а если я передумаю? – допытывалась она.
– Я не знаю, что там в контракте, но думаю, швейцарец
притянет тебя к суду.
– Да он в жизни меня не разыщет!
– Тоже верно. В таком случае, не беспокойся.
Однако беспокоиться начал швейцарец, уже заплативший ей 500
долларов и потратившийся на платье, на туфли, на два ужина в ресторане и на
оформление контракта в консульстве. И когда Мария опять стала настаивать, что
должна поговорить с родителями, он решил купить два билета на самолет и лететь
вместе с нею в ее городок – с тем чтобы за 48 часов все уладить, а через
неделю, как и было задумано, – вернуться в Европу. Опять были улыбки и
улыбки в ответ, но Мария начала понимать, что речь идет о документе, а с
документами, так же как с обольщением и с чувствами, шутки плохи.
Весь городок впал в горделивое ошеломление, когда его дочь –
красавица Мария – вернулась из Рио в сопровождении иностранца, который
приглашал ее в Европу, чтобы сделать звездой. Об этом узнали все соседи – ближние
и дальние, – а все одноклассницы задавали только один вопрос: «Как это у
тебя вышло?»
– Повезло, – отвечала Мария.
Но подруги продолжали допытываться, со всякой ли, кто
приезжает в Рио, случается подобное, потому что это было очень похоже на эпизод
«мыльной оперы». Мария не говорила ни «да», ни «нет», чтобы придать особую
ценность обретенному ею опыту и показать девчонкам, что она – человек особый.
У нее дома швейцарец снова достал свой альбом и буклет и
контракт, а Мария тем временем объясняла, что у нее теперь есть свой
импрессарио, и она желает сделать артистическую карьеру. Мать, мельком глянув
на те крошечные бикини, в которых были запечатлены девушки на фотографиях,
тотчас отдала альбом и ни о чем не пожелала спрашивать. Ей было важно только, чтобы
ее дочь была счастлива и богата или несчастлива – но все равно богата.
– Как его имя? – Роже.
– По-нашему выходит Рожерио! Моего двоюродного брата
так звали.
Швейцарец улыбнулся, захлопал в ладоши, так что всем стало
ясно – смысл вопроса он уловил. Отец сказал Марии:
– Да он вроде бы мой ровесник.
Но мать попросила его не вмешиваться, не мешать счастью
дочери. Как и все портнихи, она много разговаривала с клиентками и приобрела
большие познания в вопросах любви и супружеской жизни, а потому посоветовала:
– Знаешь, что я тебе скажу, доченька: лучше
несчастливая жизнь замужем за богатым, чем, как говорится, рай в шалаше. Не
бывает в шалаше рая. А там, куда ты отправляешься, у тебя больше шансов стать
если не счастливой, так богатой. А не выгорит дело – сядешь в автобус да
прикатишь домой.
Мария, хоть и выросла в захолустье, но все же была поумней,
чем представлялось матери или будущему мужу:
– Мама, из Европы в Бразилию автобусы не ходят, –
сказала она для того лишь, чтобы посмотреть, что из этого выйдет. – И
потом, я же не мужа себе ищу, а собираюсь стать артисткой.
Мать поглядела на нее едва ли не с отчаянием:
– Если «туда» доедешь, то и «обратно» доберешься.
Артисткой хорошо быть, пока девушка совсем еще молоденькая, пока красота ее при
ней. Это лет до тридцати. А потому не теряйся, найди себе честного и
порядочного человека, да чтоб любил тебя, и выходи за него замуж. И о любви
особенно не заботься – я поначалу совсем не любила твоего отца, но за деньги
все на свете купишь – в том числе и настоящую любовь. А ведь твой отец совсем
даже не богач.
Да, это был совет не подруги, а матери. И 48 часов спустя
снова уже была Мария в Рио, хотя перед отъездом успела зайти – одна,
разумеется, – в тот магазин, где работала до своего отпуска, и попросить
расчет.
– Слышал, слышал, что знаменитый французский
импрессарио решил взять тебя в Париж, – сказал ей хозяин. –
Удерживать тебя и отговаривать не стану, ищи свое счастье, просто хочу тебе
кое-что сказать перед разлукой.
Он достал из кармана ладанку на шнурке.
– Это – чудотворная ладанка Приснодевы Благодатной. В
Париже есть собор, выстроенный в ее честь, так что в случае чего можно туда
сходить и попросить у Нее защиты. Видишь, что тут написано?
И Мария заметила, что вокруг образа Девы выведены слова:
«Мария, без греха зачавшая, молись за нас и прими нас под Свой покров. Аминь».
– Слова эти повторяй хотя бы раз в день. И... – он
заколебался, но было уже поздно, – ...и если когда-нибудь надумаешь
вернуться, знай – я жду тебя. Я упустил возможность сказать тебе одну простую
вещь: «Я люблю тебя». Может быть, уже поздно, но все-таки мне хочется, чтобы ты
знала об этом.
Что значит «упустить возможность» Мария узнала рано. А слов
«Я люблю тебя» она к своим двадцати двум годам наслушалась предостаточно,
причем ей стало казаться, что слова эти совершенно лишены смысла – ведь ничего
серьезного, глубокого, прочного и длительного они не приносили. И она
поблагодарила хозяина, спрятала эти слова куда-то в подсознание (никогда ведь
не знаешь, какие каверзы подстроит нам жизнь, а помнить, что в чрезвычайных
обстоятельствах есть куда броситься, – приятно), одарила его целомудренным
поцелуем в щечку и ушла не оглядываясь.
* * *
