— Ну, так как? — спросил священник по
истечении пяти бесконечных минут. Все повернулись к нему.
— Если наши земляки и вправду не проболтаются,
я думаю, мы сможем начать переговоры, — отвечал землевладелец, подбирая слова
осторожно, чтобы их нельзя было истолковать превратно или просто переврать.
— Это славные, работящие, скромные люди, —
подхватила хозяйка гостиницы, используя ту же стратегию, что и он. — Вот
сегодня, например, когда булочник хотел выяснить, что же происходит, никто ему
ничего не сказал. На них можно положиться.
И снова стало тихо. Но на этот раз молчание
было тягостным, давящим, ничего не скрывающим. Тем не менее игра продолжилась,
и теперь слово взял кузнец:
— Дело ведь не в скромности наших жителей, —
сказал он. — А в том, что мы собираемся сделать это, зная, что это — аморально
и недопустимо.
— Что сделать?
— Продавать освященную землю.
По комнате прошелестел общий вздох облегчения.
Практическую сторону вопроса можно было считать решенной и, стало быть, перейти
к дискуссии на моральные темы.
— Аморально — видеть, как приходит в упадок
наш Вискос, — промолвила жена мэра. — Сознавать, что мы — последние, кто будет
жить в нем, и что мечты наших пращуров, наших прадедов, Ахава, кельтов через
несколько лет сгинут, как дым. Вскоре и мы с вами покинем Вискос — кто отправится
в богадельню, кто сядет на шею детям, вынуждая их заботиться о нас — немощных,
дряхлых, неприспособленных к жизни в большом городе, тоскующих по тому, что
оставили за спиной, стыдящихся того, что не нашли в себе достоинства передать
новому поколению дар, полученный от наших предков.
— Вы правы, — согласился кузнец. — Аморальна
жизнь, которую мы ведем. Ибо когда Вискос уже почти разрушится, эти поля будут
просто брошены или куплены за бесценок, появятся машины, проложат новые дороги.
Снесут дома и на их месте, на земле, обильно политой потом наших предков,
возведут стальные башни. Хлеб станут выращивать машины, люди будут приезжать на
работу, а вечером разъезжаться по домам, находящимся далеко отсюда. Какой позор
выпал на долю нашему поколению — мы допустили, чтобы наши дети покинули город,
мы оказались неспособны удержать их рядом с нами.
— Мы просто обязаны спасти этот город. Любой
ценой, — сказал землевладелец.
Ему — единственному из всех — упадок Вискоса
сулил немалые прибыли: он мог скупить в нем все, а потом перепродать
какой-нибудь крупной компании, однако вовсе не был заинтересован в том, чтобы
почти за бесценок избавляться от земель, в недрах которых могли бы таиться
сокровища.
— А вы что скажете, святой отец? — обратилась
хозяйка гостиницы к священнику.
— Я толком разбираюсь лишь в моей религии, а в
основе ее — жертва одного человека, которая спасла все человечество. И в третий
раз наступило молчание — но ненадолго.
— Мне пора готовиться к субботней службе, —
продолжал он. — Давайте соберемся еще раз, ближе к вечеру.
Все тотчас согласились с ним, назначили час
встречи. У всех был деловой и озабоченный вид, словно их ожидало нечто очень
серьезное.
— То, что вы сейчас сказали, святой отец, —
очень интересно, — с обычной своей холодностью произнес мэр. — Прекрасная тема
для проповеди. Думаю, что всем нам следует сегодня присутствовать на
богослужении.
Шанталь, больше уже не колеблясь, двинулась к
валуну в форме « Y «, размышляя по дороге, как будет действовать, когда заберет
золото. Вернется домой, возьмет все деньги, переоденется, чтобы не зависеть от
капризов погоды, спустится на шоссе, поймает попутную машину. И — никаких пари:
здешний народ не заслуживает богатства, которое готово само свалиться ему в
руки. Чемодан она брать не будет, чтобы никто не догадался, что она покидает
навсегда Вискос со всеми его красивыми и бесполезными легендами, со всеми его
боязливыми и благородными жителями, с его баром, вечно переполненным посетителями,
которые обсуждают изо дня в день одни и те же темы, с его церковью, куда она
никогда не ходила. Конечно, нельзя исключить и того, что на автовокзале ее уже
будет поджидать полиция — это в том случае, если чужестранец обвинит ее в краже
и т. д. и т. п. Но сейчас девушка была готова идти на любой риск.
И ненависть, которую она испытывала полчаса
назад, сменилась иным, гораздо более сладостным чувством — Шанталь предвкушала
месть.
Ей нравилось, что именно она покажет всем
своим землякам, сколько зла таится в глубине их якобы простых и добрых душ. Все
они мечтают о возможности совершить преступление — всего лишь мечтают, ибо
никогда не отважатся ни на какое деяние. Так и продремлют они до скончания
убогого своего века, твердя про себя, что они благородны, не способны совершить
ничего противозаконного, всегда готовы любой ценой защитить достоинство своего
городка, — но при этом будут знать, что только страх не дал им убить
невиновного. По утрам они будут восхвалять себя за душевную цельность, а по
ночам — проклинать за то, что упустили такую возможность!
На протяжении ближайших трех месяцев в баре
будут говорить только о том, какие порядочные и благородные люди проживают в
Вискосе. Затем наступит охотничий сезон, и на некоторое время тема эта заглохнет,
ибо иностранцам ничего знать не надо: им нравится думать, что их занесло в
благословенную глушь, где все — друзья, где неизменно правит добро, где природа
щедра, а местные продукты, продающиеся в ларьке, который хозяйка гостиницы
именует «лавочкой», — просто пропитаны этой бескорыстной любовью.
Но вот завершится сезон, и горожане на свободе
снова примутся обсуждать эту тему. Но на этот раз — поскольку много вечеров
кряду размышляли они об упущенном богатстве — они начнут выдвигать и
обосновывать причины такого своего поведения, допытываться, почему же все-таки
никто не набрался храбрости во тьме и тишине ночи пристукнуть никому не нужную
старуху Берту в обмен на десять слитков золота? Почему пастух Сантьяго, который
каждое утро гонит свое стадо на горный склон, не пал жертвой несчастного случая
на охоте? Так и будут они перебирать возможные варианты — поначалу перебарывая
стыд, а потом со злобой.
Пройдет год, и лютой ненавистью возненавидят
друг друга жители города — уникальный шанс выпал Вискосу, а он его упустил.
Вспомнят тогда и про нее, про Шанталь Прим, которая, наверное, подсмотрела, где
чужестранец прячет золото, прихватила его с собой да и исчезла бесследно. Вот
тогда и начнут перемывать ей кости, поминать ее лихом — неблагодарную неимущую
сироту, которой после того, как не стало ее бабушки, все помогали кто чем мог,
которая, не сумев найти себе мужа и уехать, устроилась на работу в бар, которая
спала с постояльцами отеля, выбирая, как правило, тех, кто постарше, которая
строила глазки всем туристам, выпрашивая чаевые пощедрее.
