Бог не оставил ее своими милостями. Она нигде
никогда не бывала, но знала твердо — в Вискосе происходит то же самое, что
везде и повсюду. Она потеряла горячо любимого мужа, но Бог даровал ей радость —
муж и по смерти оставался рядом. Она видела расцвет городка, присутствовала при
том, как начался его упадок, и уйдет кз жизни, не дождавшись его окончательной
гибели. Она знала людей со всеми их достоинствами и недостатками и — несмотря
на все происходящее с ней сейчас, несмотря на то, что муж клялся ей, будто и в
невидимом мире идет жестокое противоборство, — верила, что доброта человеческая
в конце концов одержит верх.
Ей было жалко священника, мэра, сеньориту
Прим, чужестранца, всех обитателей Вискоса, ибо Берта была убеждена непреложно
— никогда Зло не приведет за собой Добро, как бы ни хотелось ее землякам верить
в это. Когда же они обнаружат, как обстоит дело в действительности, будет уже
слишком поздно.
Берта сокрушалась лишь об одном — никогда в
жизни она не видела моря. Знала, что оно есть, что оно огромно, что
одновременно — и неистово, и кротко, но так и не смогла отправиться к нему,
набрать в рот пригоршню его солоноватой воды, ощутить босыми ступнями
прикосновение песка, погрузиться в холодную волну, словно возвращаясь в лоно
Великой Матери (она помнила, что кельты любили употреблять это понятие). А если
не считать моря, то ни с чем на этом свете ей не было грустно расставаться.
Плохо, конечно, очень плохо, печально, что приходится ей покидать мир вот так,
но она не желала считать себя жертвой — без сомнения, сам Бог определил Берте
эту роль, и была она несравненно лучше той, которую дал Он священнику.
— Я хочу сказать вам о Добре и Зле, — услышала
она его голос и в тот же миг ощутила, как словно бы отнялись у нее руки и ноги.
— Не нужно. Вы не знаете, что такое Добро. Вы
отравлены злом, которое причинили вам, а теперь распространяете его и на эту
землю. Вы ничем не отличаетесь от чужестранца, явившегося к нам в Вискос, чтобы
уничтожить нас.
Она сама еле слышала свои последние слова.
Взглянула на звезду в небе и закрыла глаза.
У себя в номере чужестранец вошел в ванную
комнату, тщательно вымыл каждый слиток золота и вновь положил их в старый и
грязный заплечный мешок. Двое суток назад он сошел со сцены, но теперь
приходилось вновь появиться в финале, под занавес.
Все было продумано и спланировано скрупулезно
и во всех деталях — начиная с выбора городка, стоящего на отшибе и
малонаселенного, до сообщницы, которая — в том случае, если что-то пойдет
наперекосяк, — отведет от него любые подозрения и не позволит властям обвинить
его в подстрекательстве к убийству. Диктофон и награда, первые осторожные шаги,
первый этап, когда он завел дружбу с жителями Вискоса. Второй этап, когда он
бросил в эту землю семена ужаса и смятения. Как Бог поступил с ним, так и он
поступит с другими.
Он позаботился обо всем и все предусмотрел —
все, кроме одного: ему и в голову не могло прийти, что план его удастся.
Чужестранец был убежден в том, что, когда придет час решения, прозвучит
короткое слово «нет», которое все переменит, найдется один-единственный
человек, который откажется пойти на преступление, — и его будет достаточно,
чтобы показать —не все потеряно. Если один человек спасет городок, спасен будет
весь мир: станет очевидно, что надежда не угасла, что добро — сильнее, что
террористы сами не знали, причиной какого зла они были, прощение будет
даровано, на смену мучениям придет светлая грусть воспоминаний, и он научится
жить с ней и заново искать счастье. За это «нет», которое ему бы так хотелось
услышать, жители Вискоса получили бы десять золотых слитков — вне зависимости
от исхода пари, заключенного с Шанталь.
Но план его провалился. А теперь было уже
поздно — изменить замысел он не мог. В дверь постучали.
— Идемте скорей, — послышался голос хозяйки
гостиницы. — Час настал.
— Иду-иду. Он надел пиджак, спустился в бар и
сказал хозяйке:
— Золото у меня. Но, во избежание
недоразумений, хочу предупредить — вам, должно быть, известно, что кое-кто
осведомлен о том, где я нахожусь. Если вы решите избрать другую жертву, можете
быть уверены, что полиция нагрянет именно сюда. Вы ведь сами видели, как я
несколько раз звонил по телефону, не так ли? Хозяйка гостиницы молча кивнула.
До кельтского монолита было полчаса ходьбы. На
протяжении нескольких веков люди считали, что это — всего лишь огромный,
отполированный дождями и льдом камень причудливой формы, в незапамятные времена
поваленный ударом молнии. Ахав устраивал там заседания городского совета, ибо
скала напоминала стол, самой природой установленный на свежем воздухе.
Так продолжалось до тех пор, пока кто-то из
членов научной экспедиции, которую правительство направило в Вискос с целью
изучить наследие кельтов, не обратил внимание на этот камень. Тотчас прибыли
археологи, принялись измерять, проводить расчеты и раскопки, спорить. Наконец
пришли к выводу о том, что некое кельтское племя почитало это место как
священное. Впрочем, какие ритуалы и церемонии там проводились, оставалось
неизвестным. Одни ученые считали, что прежде там было нечто вроде
астрономической обсерватории; другие утверждали, что на камне устраивались
радения в честь богини плодородия и жрецы совершали ритуальные совокупления с
девственницами. Дискуссия длилась около недели, а потом ученые отправились в
какое-то более интересное для них место, так и не придя к окончательному
выводу.
Мэр Вискоса вскоре после своего избрания
заказал и опубликовал в местной газете репортаж о кельтском наследии, надеясь,
что он привлечет в город туристов, однако тропы были труднопроходимы, а редким
смельчакам в награду за мужество Вискос мог предложить всего-навсего огромный
лежачий камень, тогда как соседние городки и деревни — нечто гораздо более
привлекательное: изваяния, надписи и прочее. Так что ничего из этой затеи не
вышло, и спустя небольшое время монолит вернулся к исполнению своих прежних
функций — стал служить столом, за которым на еженедельных пикниках пировали
жители Вискоса.
Во многих домах Вискоса в тот день звучали
споры, посвященные одному и тому же: мужья собирались идти одни, а жены
отстаивали свое право принять участие в «таинстве жертвоприношения», как с
некоторых пор стало называться готовящееся преступление. Мужья говорили — мол,
опасно, никто не знает, каких бед может натворить огнестрельное оружие. Жены же
утверждали, что движет их супругами лишь себялюбие, и следует уважать их
женские права, ибо мир давно уж не тот, каким представляют его себе мужчины. В
конце концов мужья сдавались, а жены торжествовали победу.
