— Мы же можем задержать его здесь, пока золото
не превратится в наличные, — сказал кузнец. Чужестранец подал знак хозяйке
гостиницы.
— Он неуязвим, — сказала та. — У него,
очевидно, могущественные друзья. Он при мне несколько раз звонил по телефону,
разговаривал с кем-то, заказывал билеты. Если он исчезнет, станет ясно, что его
похитили, и полиция нагрянет в Вискос.
Шанталь положила свой слиток на землю и вышла
из сектора обстрела. Остальные восемь женщин последовали за ней.
— Можете стрелять, если хотите. Но я знаю, что
это — ловушка, подстроенная чужестранцем, и потому не стану соучастницей
преступления.
— Ничего ты не можешь знать! — крикнул
латифундист.
— Если я окажусь права, мэр в самом скором
времени сядет за решетку, а представители власти явятся в Вискос, чтобы узнать,
у кого же он украл это золото. И кому-то придется объясняться. Только не мне.
Но я обещаю хранить молчание: скажу лишь, что
не знаю, что тут было. Помимо всего прочего, мэра все мы знаем, в отличие от
чужестранца, который завтра навсегда покинет Вискос. Может быть, мэр возьмет
всю вину на себя, скажет, что похитил золото у неизвестного чужестранца,
который провел в Вискосе неделю. Тогда все вы станете считать его героем,
преступление никогда не будет раскрыто, а мы все будем жить, как жили, но — в
любом случае — без золота.
— Я сделаю это! — сказал мэр, зная, что
девчонка просто спятила и несет околесицу. Тут послышался лязг — кто-то первым
переломил свою двустволку.
— Верьте мне! — кричал мэр. —Я беру это на
себя! Я рискну!
В ответ ему раздался еще один металлический
щелчок, потом еще и еще, и так продолжалось до тех пор, пока стволы почти всех
ружей не опустились к земле — сколько же можно верить обещаниям политиков?!
Продолжали целиться только мэр и священник: один держал на мушке сеньориту
Прим, другой — Берту. Однако дровосек —тот самый, что по дороге прикидывал,
сколько же свинцовых шариков пронзит тело старухи, — увидел, что происходит,
бросился к ним и обезоружил.
Мэр еще не потерял рассудок, чтобы совершить
преступление из чувства мести, а священник был неопы тен в обращении с оружием
и, скорей всего, промахнулся бы. Сеньорита Прим была права: верить другим —
очень рискованно. Внезапно показалось, что все осознали эту истину, ибо люди —
сначала самые старые, а за ними и остальные — потянулись прочь.
В молчании двинулись они вниз по склону,
стараясь думать о погоде, о предстоящей вскоре стрижке овец, о поле, которое
надо будет через несколько дней снова вспахать, о начинающемся сезоне охоты.
Ничего другого не происходило и произойти не могло, ибо Вискос был затерян во
времени, и дни в нем были неразличимо схожи друг с другом.
Люди говорили себе, что все, творившееся в
городке в последние три дня, им просто приснилось. Это был сон. Кошмарный сон.
На поляне осталось три человека — один из них,
привязанный к камню, спал — и два фонаря.
— Вот золото, которое принадлежит отныне
городу Вискосу, — сказал чужестранец Шанталь. — Я же, выходит, остаюсь без
золота и без ответа на свой вопрос.
— Оно принадлежит не Вискосу, а мне. И эти
слитки, и тот, который зарыт у подножья валуна в форме буквы « Y «. И ты
пойдешь со мной и поможешь превратить золото в деньги, потому что ни единому
твоему слову я не верю.
— Сама знаешь, что я не сделаю этого. Что же
касается твоего презрения ко мне, то презирать тебе следует саму себя. Ты
должна быть благодарна за все, что тут произошло, ибо, показав золото, я дал
тебе нечто несравненно большее, чем возможность разбогатеть.
Я заставил тебя действовать. Благодаря мне ты
прекратила бесплодно протестовать против всего на свете и заняла определенную
позицию.
— Очень благородно с твоей стороны, —
иронически сказала Шанталь. — Я и в первую минуту нашей встречи могла 6ы
кое-что высказать насчет природы человеческой; Вискос находится в упадке, но
прошлое его было исполнено славы и мудрости. Я бы могла дать тебе ответ,
которого ты так добиваешься, если бы помнила вопрос.
Шанталь подошла к камню и развязала веревку,
стягивавшую запястья Берты, увидела на лбу старухи ранку —должно быть, это от
того, что ее прижали лицом к камню, — но убедилась, что это пустячная ссадина.
Хуже было то, что придется сидеть здесь до утра, дожидаясь, пока Берта
проснется.
— Ты и сейчас можешь дать мне ответ? — спросил
чужестранец.
— Помнится, тебе уже рассказывали о встрече
святого Савиния с Ахавом?
— Да, разумеется. Святой пришел к нему,
немножко поговорил с ним, и араб обратился, потому что понял — отвага святого
превосходит его собственную.
— Вот именно. Ты только забыл упомянуть, что
они немножко поговорили и перед тем, как отшельник заснул, Ахав же начал точить
нож в тот самый миг, когда Савиний переступил порог его жилища. Разбойник,
уверенный, что весь мир — это отражение его самого, решил испытать святого и
спросил:
— Если бы сейчас пришла сюда самая красивая из
всех блудниц, что бродят по городу, сумел бы ты не думать о том, как хороша она
и обольстительна?
— Нет. Но я сумел бы обуздать себя, — отвечал
отшельник.
— А если бы я предложил тебе много золотых
монет за то, что ты сошел бы с горы, покинул свой скит и примкнул бы к нам,
сумел бы ты смотреть на это золото как на простые камни?
— Нет. Но я сумел бы обуздать себя.
— А если бы к тебе пришли два брата, один из
которых поносил бы и презирал тебя, а другой — почитал как святого, сумел бы ты
счесть их обоих равными?
— Я страдал бы, но и страдая, сумел бы
обуздать себя и не делал бы различия между ними. Шанталь помолчала и добавила:
— Говорят, что эта краткая беседа сыграла
решающую роль в обращении Ахава.
Чужестранец не нуждался в объяснениях девушки
— он и сам знал, что одни и те же силы воздействовали на Савиния и на Ахава:
Добро и Зло вели борьбу за них, как и за души всех людей, сколько ни есть их на
Земле. Когда Ахав понял, что Савиний равен ему, он понял и то, что равен
Саймнию. В конце концов, все это — вопрос самообуздания. И выбора. И больше
ничего.
