Однако еще до того, как выйти из дому и
направиться в лес, Шанталь знала, что никогда не решится на подобный шаг. Но
почему же именно в тот момент, который мог бы полностью изменить всю ее жизнь,
обуял ее такой страх? Разве не случалось Шанталь спать с теми, кто ей нравился?
Разве не кокетничала она с посетителями бара, надеясь на хорошие чаевые? Разве
не лгала время от времени? Разве не завидовала прежним друзьям, которые теперь
появлялись в Вискосе лишь под Новый год, чтобы проведать родных?
Она изо всех сил стиснула в пальцах слиток,
поднялась на ноги, чувствуя слабость и отчаяние, снова спрятала золото в ямку и
присыпала землей. Нет, она не способна на такое — и дело тут не в том, честная
она или нет, а в ужасе, обуявшем ее. В эту минуту она ясно осознала, что
человек не может осуществить свои мечты в двух случаях: когда они совершенно
несбыточны и когда после того, как колесо судьбы делает внезапный оборот, они
превращаются в нечто вполне осуществимое, да только ты к этому не готов. Тогда
вот и охватывает тебя страх перед дорогой, ведущей неведомо куда, перед жизнью,
бросающей тебе неведомые вызовы, перед возможностью того, что все привычное и
устоявшееся сгинет бесследно и навсегда.
Люди хотят все изменить и одновременно хотят,
чтобы все оставалось прежним, таким, как раньше. Шанталь не знала, почему это
происходит, но именно это и происходило с ней сейчас. Быть может, она слишком
сильно привязалась к Вискосу, слишком привыкла к тому, чтобы ощущать себя побежденной,
— и любой шанс на победу сделался для нее неподъемной тяжестью, невыносимым
бременем.
Она не сомневалась, что чужестранцу надоест
ждать от нее ответа и скоро — может быть, уже сегодня к вечеру — он решит
остановить свой выбор на ком-нибудь еще. Но страх пересиливал желание изменить
свою участь.
Руки, совсем недавно державшие слиток золота,
должны будут снова взять швабру, мочалку, половую тряпку. Шанталь повернулась
спиной к закопанному сокровищу и направилась в город: там, в гостинице, ее уже
поджи дала слегка раздраженная хозяйка, которой девушка обещала прибраться в
баре до того, как проснется единственный постоялец.
Опасения Шанталь не подтвердились —
чужестранец не уехал. В тот же вечер она увидела его в баре: он был как никогда
оживлен и обходителен, рассказывал о своих приключениях, не вполне
правдоподобных, но по крайней мере ярко и насыщенно пережитых им в воображении.
И, как вчера, взгляды их безразлично скрестились лишь в ту минуту, когда он
расплачивался за угощение.
Шанталь была измучена и мечтала лишь о том,
чтобы все ушли пораньше. Однако чужестранец был сегодня особенно в ударе и
рассказывал все новые и новые случаи, а завсегдатаи слушали его внимательно,
заинтересованно и с тем уважением, больше похожим на смиренную ненависть,
которое сельские жители испытывают к горожанам, полагая, что они — умнее,
образованнее, современнее, культурнее и во всем разбираются лучше.
«Дурачье, — подумала Шанталь. — В толк не
возьмут, как они важны. Не понимают, что каждый раз, когда в любом уголке мира
кто-нибудь подносит ко рту вилку, он может сделать это лишь благодаря жителям
Вискоса и им подобным — всем, кто работает с утра до ночи, кто в поте лица,
превозмогая усталость, с бесконечным терпением обрабатывает землю и ходит за
скотиной. Они нужней миру, чем жители больших городов, а чувствуют — и ведут —
себя как неполноценные, никчемные и сознающие свою никчемность существа».
Чужестранец между тем явно собирался
продемонстрировать, что его культура весит больше и стоит дороже, чем тяжкий
труд людей, сидевших в баре. Он показал на украшавшую стену картину:
— Знаете, что это такое? Одно из самых
знаменитых в мире полотен: оно принадлежит кисти Леонардо да Винчи и изображает
тайную вечерю — последний ужин Иисуса с апостолами.
— Не может быть! — воскликнула хозяйка. —
Неужели такая знаменитая картина?! Мне она обошлась очень дешево.
— Но это ведь всего лишь репродукция: сама
картина находится в одной церкви, расположенной далеко отсюда. Об этой картине
существует легенда — если угодно, я мог бы рассказать.
Присутствующие изъявили согласие, а Шанталь
снова почувствовала жгучий стыд за то, что стоит здесь и слушает, как этот
проходимец щеголяет своей бесполезной образованностью для того лишь, чтобы
показать — он знает больше других.
— При создании этой картины Леонардо
столкнулся с огромной трудностью: он должен был изобразить Доб ро, воплощенное
в образе Иисуса, и Зло — в образе Иуды, решившего предать его на этой трапезе.
Леонардо на середине прервал работу и возобновил ее лишь после того, как нашел
идеальные модели.
Однажды, когда художник присутствовал на
выступлении хора, он увидел в одном из юных певчих совершенный образ Христа и,
пригласив его в свою мастерскую, сделал с него несколько набросков и этюдов.
Прошло три года. «Тайная вечеря» была почти
завершена, однако Леонардо пока так и не нашел подходящего натурщика для Иуды.
Кардинал, отвечавший за роспись этого собора, торопил его, требуя, чтобы фреска
была закончена как можно скорее.
И вот после многодневных поисков художник
увидел валявшегося в сточной канаве человека — молодого, но преждевременно
одряхлевшего, грязного, пьяного и оборванного. Времени на этюды уже не
оставалось, и Леонардо приказал своим помощникам доставить его прямо в собор,
что те и сделали.
С большим трудом его притащили туда и
поставили на ноги. Он толком не понимал, что происходит, а Леонардо
запечатлевал на холсте греховность, себялюбие, злочестие, которыми дышало его
лицо.
Когда он окончил работу, нищий, который к
этому времени уже немного протрезвел, открыл глаза, увидел перед собой полотно
и вскричал в испуге и тоске:
— Я уже видел эту картину раньше!
— Когда? — недоуменно спросил Леонардо.
— Три года назад, еще до того, как я все
потерял. В ту пору, когда я пел в хоре и жизнь моя была полна мечтаний,
какой-то художник написал с меня Христа.
Чужестранец довольно долго молчал, устремив
глаза на священника, который пил свое пиво, но Шанталь знала, что его слова
предназначаются ей.
— Может быть, у Добра и у Зла — одно и то же
лицо. Все зависит лишь от того, когда встречаются они на пути каждого из нас.
