Он открыто смотрел на нее, как бы спрашивая, разве я чем-то вас обидел? Ну, назвался бы я Сергеем, и что?
Она подошла к окну, посмотрела во двор, затем оглянулась на продолжавшего сидеть Тишкова. Он ждал, что она скажет; ему хотелось знать, поняла ли она его и принимает ли объяснения.
Тишков ничего не сделал ей плохого. Это точно. И что с того, что он взял имя брата? Он хотел изменить свою судьбу, никому не причинив вреда. Вроде бы так.
И все же что-то тут было не так. Она вспомнила фотографию, на которой было замазано лицо одного из Тишковых, а другое — обведено кружком. Зачем он замазал лицо? Фотографию хранил как воспоминание о прошлом, а лицо замазал… Для чего? Чтобы не было лишних расспросов, если вдруг, например, жена увидит снимок? Нет. Бред. Сказал бы, что у него был брат. Разве Людмила бегала бы и выясняла, кто на самом деле умер столько лет назад? И зачем тогда второе лицо обводить кружком?
Но было кое-что еще, о чем она не преминула сказать:
— Хорошо. Я понимаю ваш поступок. Допустим. А как насчет вчерашнего?
— Чего вчерашнего? — на миг воспрянув духом, Тишков вновь как-то сник.
— Кто у вас вчера был? И что вы разглядывали за столом?
Тишков поднялся и с сочувствием посмотрел на Алину:
— Простите. По этому поводу я ничего пояснить не могу. У нас никого вчера вечером не было. Вы ошиблись. Переутомились…
Тишков двинулся к выходу, полагая, что ей необходимо после его признаний побыть одной.
— У меня, может, и не все в порядке с нервами, — сказала ему в спину она. — Но галлюцинациями я не страдаю.
— Вы нам понравились, Алина, — Тишков остановился. — Мне и Людмиле. Мы хотели бы, чтобы у нас завязалась крепкая дружба. И потому, что мы соседи, и… Ну почему мы не можем дружить?
— Вы пытаетесь уйти от проблемы?
— Я ничего не пытаюсь. Я признался, что присвоил имя брата, а в остальном… Мы с Людмилой вчера вернулись вдвоем. Зачем мне врать?
— Да, и вправду. Зачем? — она поймала его на слове.
Но Тишков понял это по-своему, что она с ним согласна — ему незачем врать по мелочам.
— Как вы намерены поступить? — поинтересовался он. — Относительно того, что я вам рассказал.
— А-а. Это… Никак.
— Я думаю, мы с вами сможем продолжить наше знакомство.
— Я бы рада, только…
— У меня никого вчера не было, — он продолжал твердо стоять на своем.
В чем все-таки дело? Что скрывает Тишков?
Он пришел, чтобы внести ясность. Кое-что действительно разъяснилось. Но и вопросы остались. И они-то заставляли относиться к Тишкову с максимальной осторожностью.
Тишков произнес еще несколько успокаивающих фраз, прежде чем покинул дом. А она с уходом гостя почувствовала себя жутко уставшей. В прошлую ночь она почти не спала, что давало о себе знать.
Алина легла на диван. К рагу, которое принес Тишков, она не притронулась. Не было сил, есть не хотелось.
А спать хотелось. Нестерпимо. И еще — жутко не хотелось ни о чем думать. Если только о сыне…
Заснула она очень быстро и крепко. А проснулась… от прикосновения ко лбу чего-то холодного.
6
— Привет.
Голос был уверенный. И уверенной была рука, сжимавшая пистолет, — пальцы не дрожали, ствол с силой давил на лоб, было даже больно.
— Который час? — она попыталась не показать, что взволнована или испугана, и одновременно оценить ситуацию.
— Уже утро, — любезно подсказали ей. — А у вас здоровый сон. И это притом, что у вас застрелили брата. Нехорошо как-то.
— А что было бы хорошо? — она даже не пыталась подняться с дивана.
— К примеру, если бы вы убивались с горя или искали причины трагедии.
— Это вам нужно? — Алина с трудом держала себя в руках.
— Лично у меня к вам только одно дело.
— Прошлая наша встреча тебя ничему не научила, — сделала она грустный вывод.
— Очень даже научила. Как видите, — он слегка надавил стволом, — я теперь при оружии. Теперь уже я приказываю не шевелиться. И теперь вы будете говорить о том, что меня волнует. Улавливаете разницу?
Она тяжело вздохнула, как бы показывая, что этой самой разницы пока не ощущает.
На самом деле это было не так. Перед нею был друг ее брата, Виктор. И сейчас он держал ее на мушке. Уверенный в себе. А это действительно меняло дело. Виктор теперь не был похож на испуганного человечка, без всякого умысла проникшего в ее дом. Таким он был вчера. Сегодня он был другим.
— У тебя дурная привычка, — она старалась говорить прежним тоном. — Ты входишь в чужой дом без стука. И без приглашения. Может, все же опустишь оружие?
— Зачем? — недоуменно поинтересовался он.
— Разнервничаешься. Нажмешь на курок. И говорить не с кем будет. Ты ведь говорить со мной пришел?
— Именно для этого, — не стал спорить Виктор. — Только с вами беседовать лучше вот так. Я вовек не забуду, как вы вчера со мной обошлись. Так что лучше оставим все по-прежнему. И еще… Можете не беспокоиться. Я не из нервных.
— Ой ли, — недоверчиво бросила она и добавила: — Так ведь я сама могу разнервничаться. Что тогда?
— Не советую, — предостерег он. — Давайте покончим с болтовней и перейдем к делу. Я ведь говорил, что нам угрожает опасность. Не только мне. Вам, смею уверить, тоже.
— Я слышала, — кивнула она. — И не забыла.
— Я рад. Тогда, надеюсь, вы вспомнили?
— Что я должна была вспомнить? — изобразила недоумение Алина.
— Что оставил вам ваш брат, — подсказал Виктор.
— Боюсь разочаровать тебя. Но мне вспомнить нечего. Потому что Геннадий мне ничего не оставлял. Все, что было у него, — это сумка. Но об этом я уже говорила.
— Ответ неверен, — покачал головой Виктор. — Он должен был вам что-то оставить.
— Если ты мне скажешь, что именно, может, и вспомню? — подала она идею.
— Если бы я знал — я бы сказал. Но я не знаю. Однако он должен был вам что-то оставить — и значит, оставил. Или сказал. Зачем ему тогда нужно было делать все эти финты?
— Какие еще финты? — не поняла она.
— Он должен был вылететь в одно место, но не вылетел. А уехал неизвестно куда. И вернулся… Намного раньше намеченного срока. Уехал он не пустым. Значит, и вернуться должен был…
— Тоже не пустым, — предположила она.
Виктор смотрел на нее пристально:
— Не совсем. Но кое-что у него должно было быть.
— Послушай, — не выдержала Алина. — Разреши мне хотя бы присесть. Я устала лежать и глазеть на ствол пистолета. От этого у меня в башке совершенный бардак. Так я не смогу тебе ничего путного сказать. А ты ведь этого не хочешь?
