«Дом французской мадам» на Тридцать первой улице, возле Шестой авеню, получил название по национальности своей хозяйки, тучной, пропитой женщины, которая всю ночь сидела на высоком стуле возле кассы. Она сама была в своем заведении вышибалой, получив широкую известность благодаря виртуозному владению дубинкой и той ловкости, с которой она хватала буйных клиенток за волосы и выбрасывала на улицу. Официально дом был рестораном, но никакой еды, кроме разве что черного кофе, там не подавалось, а деньги делались исключительно на спиртном. Это заведение пользовалось популярностью у уличных женщин, которые с готовностью принимали предложение станцевать канкан, что и делалось в комнатках над обеденным залом. За один доллар они плясали обнаженными, а если им добавляли еще немного, давали представление, похожее на те, что показывались в кабинках в «Сенном рынке». На «Дом французской мадам» походили также, за исключением наличия небольших танцевальных площадок, «Тщетная уловка» на Шестой авеню и «На берегу», находившийся рядом. Последним управлял Дэн Керриган, бывший в конце 1870-х членом Генерального комитета Демократической партии. Преподобный Тэлмэдж провел в 1878 году в каждом из этих заведений по одному вечеру, произведя своими проповедями такой фурор, что полиция по приказу мэра Купера запретила женщинам появляться там в течение нескольких месяцев.
В числе других известных кабаков «Круга Сатаны» были «Креморн» и «Египетский зал» на Тридцать четвертой улице, «Зал моряков» на Тридцатой улице, основными посетителями которого были негры, «Букингемский дворец» на Двадцать седьмой улице, известный своими балами-маскарадами, «Дом Тома Гулда» на Тридцать первой улице (в этом кабаке сдавались верхние комнаты) и «Звезда и подвязка» – заведение чуть более высокого класса, открытое в 1878 году Эдом Коффи, известным в то время спортсменом, на углу Шестой авеню и Тридцатой улицы.
«Звезда и подвязка» сразу же стала пользоваться успехом, в большой степени благодаря популярности старшего бармена Билла Патерсона. Это был веселый толстяк, воистину один из величайших барменов того времени. Он гордился, что не нажил ни одного врага во всем мире и что может составить коктейль, с помощью которого сделает любого своим верным поклонником. Считалось большой честью, если коктейль для клиента смешивал лично Патерсон. Когда в конце концов неизвестный убийца уложил его однажды ночью ударом кистеня на выходе из «Звезды и подвязки», произошедшее столь активно обсуждалось по всей округе, что породило известный вопрос: «Кто убил Билли Патерсона?»
«Сенной рынок» в 1879 году
«Креморн» занимал первый этаж дома на Тридцать второй улице, чуть западнее Шестой авеню, и в полиции считался одним из самых криминогенных мест того времени. Происхождение его названия неясно, но скорее всего, восходило оно, как и у большинства других окрестных кабаков, к имени лондонского танцевального зала или бара. Вход с улицы приводил напрямую в бар, в конце которого за большой стойкой, покрытой красивой резьбой, сидел управляющий – огромный, напыщенный человек, которого за длинные, как у моржа, усы и роскошную бороду прозвали Дон Бакенбардос. За управляющим открывались двери в большую комнату, украшенную картинами и статуями, которые привлекали внимание не столько своей художественной ценностью, сколько обнаженностью моделей; в комнате за столами сидели мужчины и женщины и пили под музыку писклявой скрипки, бухающего контрабаса и дребезжащего пианино. Женщины здесь, как и в большинстве других кабаков, получали процент от продажи напитков; за коктейли и спиртное, заказывамые их приятелями, они получали маленькие медные жетоны, а если те покупали вино, то их спутницы сохраняли пробки. Напитки для дам стоили 20 центов, но джентльмены платили стандартную цену в 15. Рядом с «Креморном» находилось другое заведение под тем же названием, но это была миссия, возглавляемая Джерри Мак-Оли, раскаявшимся игроком и пьяницей, чье имя увековечено теперь нынешней «Миссией Мак-Оли» на Уотер-стрит, где бездельники из прибрежных районов каждый вечер получают порцию религии и бутерброды. Пьянчуги, направляющиеся в кабак, часто забредали в «Креморн» Мак-Оли по ошибке, а тот быстро запирал дверь и читал заблудшей душе проповедь, прежде чем отпустить гостя поневоле продолжать свою распутную жизнь.
2
В 1860 году в Нью-Йорке появился новый тип увеселительных заведений – концертный салун. Некий выходец из Филадельфии открыл в бывших «китайских палатах» в нижней части Бродвея салун, назвав его «Мелодеон». Салун быстро приобрел популярность, и через несколько лет уже не меньше двух сотен подобных заведений было рассыпано по нижней части Нью-Йорка. Там можно было потанцевать и выпить, но главное, что привлекало клиентуру, – это официантки и низкопробные, частенько даже непристойные, театральные представления, хотя в некоторых, самых дешевых заведениях, особенно в Бауэри, вся культурная программа заключалась в выступлениях вечно пьяного пианиста по прозвищу Профессор.
Самым известным было заведение Гарри Хилла на западе Хьюстон-стрит. В течение многих лет салун Хилла по праву считался одной из достопримечательностей Нью-Йорка, куда приходили священники, чтобы собрать материал для проповедей о беззаконии, царящем в Готэме. Салун занимал грязное двухэтажное здание, в котором было два входа, один поменьше – для леди, которых пускали бесплатно, а другой – побольше, для джентльменов, которые платили по 20 центов. Перед главным входом огромный красно-синий фонарь освещал гигантскую вывеску, приставленную к стене дома, на которой было выведено полдюжины строк нескладных стихов, сочиненных Хиллом и зазывавших путника разделить
Виски, и пунш, и хмельное вино,
Чтобы веселье лишь было слышно...
Гарри Хилл гордился своей религиозностью; он ходил в церковь каждое воскресенье и на молитвенное собрание в среду вечером, часто жертвовал большие суммы на благотворительные цели. Он считал себя поэтом и раз в неделю поднимался на сцену в качестве солиста; на это время вся остальная деятельность в салуне прекращалась, даже напитки не подавались, пока хозяин не закончит читать свои стихи. К большому сожалению, именно в эти вечера народу в салуне бывало немного. Распорядок заведения был тоже написан стихами и развешан на видных местах по стенам. «Суть этих правил, – писал современник, – заключалась в следующем: запрещалось громко разговаривать, богохульствовать, непристойно ругаться; пьяным и буйным посетителям предписывалось покинуть помещение; мужчине запрещалось сидеть, если рядом стоит дама; мужчина должен был заказать выпивку сразу же по появлении в салуне и повторять заказ после каждого танца; нетанцующий мужчина не имел права находиться в салуне. Мистер Хилл – мужчина лет пятидесяти, небольшого роста, приземистый и коренастый, совершенного телосложения для боксера – сам поддерживает порядок в своем заведении и не стесняется сбить ударом на пол или вышвырнуть за дверь любого, кто нарушает правила заведения. Он внимательно следит за всеми составляющими своего бизнеса. Он и в баре, и в зале, где надо, чтобы все танцевали, и на сцене, где разыгрывают низкопробные комедии и фарсы. Он утихомиривает грубиянов и «быков»; он не дает ревнивым женщинам выцарапать друг другу глаза. Его мясистое лицо и плотно сбитую фигуру увидишь в любом углу зала, когда он ходит и покрикивает: «Соблюдайте порядок! Тише, вы, там! Внимание! Эй, девочки, потише!» И так на протяжении всего вечера».
