Катя пока не поняла, нашла ли она ниточку, чтобы распутать клубок, или окончательно запуталась. Но она чувствовала, что ее что-то связывает с пироманьяком. И не исключено, что это как раз архив. Так все-таки Платон Матвеевич или Михаил Комов?
Горчаков соизволил позвонить только около полудня. Катя как раз выходила из метро. Причем делала это весьма энергично, боясь опоздать на планерку к Валерии Суровцевой. Но, как оказалось, там ее не ждут. Ее ждут совсем в другом месте.
– Привет! – Голос Алексея в телефонной трубке звучал как обычно: приятно и слегка интимно. Как будто специально для Кати он берег какой-то особый «привет». Очередная иллюзия…
– Здравствуйте! – буркнула она в ответ.
Это же невыносимо! Сначала приближаться так, что смешивается дыхание, а потом пропадать, бросая дежурное «Я позвоню…».
– Извини, что не получилось увидеться, – сказал он. – У бабули был серьезный приступ, пришлось даже скорую вызывать.
– Сочувствую, но вы не должны мне ничего объяснять.
– Кажется, у тебя была возможность понять, что я редко делаю то, что должен. Гораздо чаще – то, что хочу.
Да уж, поступай как недолжно, и будь что будет. Вдруг не заметят твое отсутствие в постели ночью, которая позиционировалась как ночь любви? Вдруг не узнают, что главным призом в бильярдной партии будет не победа и не денежная ставка, а снятые чулочки аппетитной красавицы? Но заметили и узнали. И почему-то у тебя возникло чувство неловкости, даже как будто вины. И теперь ты стараешься как-то отреставрировать потускневший образ мужчины мечты и рыцаря без страха и упрека. И внезапно этот процесс увлек Алексея даже больше, чем ночные развлечения и пикантные истории.
– Ладно, сейчас не об этом. Кать, через час у тебя встреча с Комовым. В его офисе. Помнишь, я тебе говорил насчет страховки и уточнения списка уничтоженного имущества? Как раз сейчас этим надо заняться. Записывай адрес.
– Хорошо, – отозвалась она.
Интересно, начальник просто посылает ее на встречу с клиентом фирмы или отправляет в пасть льва? Хотя в данном случае уместнее огнедышащий дракон…
Записанный адрес материализовался в офисное здание в промышленном районе. Неподалеку грохотали поезда, вокруг торчали какие-то металлические ангары. Не слишком приятное место. Катя оказалась не в современной высотке из стекла и бетона и не в отремонтированном старинном особнячке, а в безликом доме из красного кирпича 1960-х годов рождения. Угрюмый вахтер, вертушка, не знакомая с электронными пропусками, прокуренная, обшарпанная лестница.
Правда, когда Катя нажала кнопку кодового замка и оказалась на этаже, который занимала фирма Комова, она будто в другой мир попала. Прямо советский служащий, отправившийся в турпоездку по западным странам и остолбеневший в первом же магазине. Непосредственно в офисе все было чисто, дорого, современно. Может быть, Комов и маньяк, но уж точно совсем не скряга.
Не обнаружив в приемной секретаршу, Катя постучала в дверь с табличкой «Президент компании», вошла. Михаил поднял глаза от бумаг. Сказал стандартное:
– Проходите, садитесь. – Протянул пластиковую папку с документами. Пояснил: – Это договор страхования. Снимите ксерокопию сами. В соседнем кабинете. Моя помощница ушла на обед.
И Кате пришлось пойти и познакомиться с местной оргтехникой. Не любила она все эти агрегаты. Почему-то у принтеров и ксероксов бумага загружается в самые неожиданные места. Не говоря уже о том, что они нередко ведут себя как голодные и пытаются листы зажевать.
Но на этот раз обошлось. В отсутствие помощницы Комова со всем справилась помощница Горчакова.
Катя снова вернулась в директорский кабинет. Уставилась на его хозяина в раздумье: узнает он ее или нет? Уместно ли задать личный вопрос? Случайность, что она пришла сегодня сюда, или это шанс прояснить, проверить, убедиться?
Михаил выглядел хмурым и сосредоточенным на своих бумагах. На Катю почти не смотрел и вряд ли разглядел в ней что-то знакомое. Пришлось освежать ему память. Помявшись в дверях, как не в меру стеснительная секретарша, Катя подошла к столу, уселась в кресло напротив директорского и заявила:
– Михаил, я очень сочувствую вашему горю. Тем более что, как выяснилось, мы с вами не посторонние люди.
Он поднял голову и впился глазами в ее лицо.
– Вы меня не помните? У нас с вами общее прошлое. Архивное.
Он не ответил.
– И преподаватель по основному предмету был один. Платон Матвеевич, мы с ним пересеклись позавчера на похоронах. Так что мы с вами давно знакомы…
Михаил Комов больше не изучал документы и не отдавал распоряжения. Он вообще каким-то странным образом перестал быть похожим на застегнутого на все пуговицы и золотые запонки завсегдатая кожаных салонов иномарок и ресторанных залов, где на чай оставляют месячную зарплату учителя. Сейчас Катя без труда узнала бы в нем исследователя из родного архива. Перемена была неуловимой. И крылась не в одежде или аксессуарах, потому что никто не переодевался и не садился в «москвич». Дело было скорее во взгляде, который вдруг стал не стальным, а усталым. И в манере держаться. От невозмутимости и напора не осталось и следа.
– Знаете, какое самое ужасное слово на свете? – с тоской спросил Комов.
– «Вечность»? – Кате пришла на память только «Снежная королева».
– Нет, другое. «Поздно»! – почти выкрикнул он. – Именно это слово невыносимо. Лучше все-таки никогда, чем поздно. Зачем нужен ответ на задачу, когда экзамен уже провален? Кому легче от того, что современная медицина без труда бы вылечила рану Пушкина? Только пустые сожаления и терзания при невозможности ничего изменить. Так и вы, Екатерина, слишком поздно вспомнили то, что вам подсказывали с самого начала. Жаль… Вы могли бы спасти Жанну. А главное, конечно, Лизу…
– От кого спасти? – холодея, спросила Катя.
Она уже знала ответ. И он прозвучал:
– От меня.
Глава 20
– Пироманьяк? Кажется, так окрестили меня журналисты? Смешно! С одной стороны, попахивает дешевыми спецэффектами. Но меня примиряет с этим словом то, что «пиро» – это «огонь» по-гречески, а «мания» на самом деле синоним «любви», одной, но пламенной страсти. Что ж, огонь действительно дал мне многое.
Сначала отнял, конечно, но потом дал. И это не история, вернее, это моя личная история. Мне было лет пять. И жил я в глухой деревне, которая не просыхала от дождей и самогонки. И мои родители обязательно стали бы завсегдатаями вытрезвителя, если бы он был в наличии. Я помню, что из еды у нас водился только хлеб и огурцы с огорода. А из игрушек – тряпье и спички. Конечно, я не сразу понял, что натворил. Папаша мой как лег бревном после попойки, так и не пошевелился. А мать проснулась от моего кашля и сумела вышвырнуть меня в окно. Сама сгорела. Помню, как на похоронах родителей меня все жалели, вздыхали, причитали о сиротской доле. Хотя она оказалась не такой уж плохой. Потому что приехала сестра матери и забрала меня к себе в Москву. Это первое достижение, которым я обязан пламени.
