Женя так удивилась, что захлопнула ноутбук, забыв сохранить изменения.
– Как не надо? – собственный голос показался ей сварливым и глупым, будто курица проквохтала.
Вскочила, хотела войти к Тасе – закрыто. Изнутри почему-то закрыто, хотя защелки там нет.
– Тася, детка! – и снова из нее вылезла какая-то квочка. – Ты что, не хочешь поцеловать маму на ночь? Почему ты закрылась? – она подергала ручку, изменила тон: – С какой стати ты там закрылась? Кто тебе разрешил?
– Я не закрылась, – обиженно проканючила Тася. – Тут просто дверь тугая.
Женя толкнулась плечом, сильно. Действительно, просто тугая, открылась.
Подошла, склонилась над Тасей, засюсюкала, как с трехлетней:
– Ты что, малыш, разве мама обидела своего малыша? Почему мой малыш не хочет со мной прощаться?
– Я не малыш, – сказала Тася серьезно. – И ты меня не обидела. Просто… я не хотела, чтобы ты смотрела на комнату. Ты скажешь, что трэш.
Женя огляделась. Стены комнаты, прямо поверх обоев, были затянуты гладкой, золотистой, с искорками-вкраплениями, тканью. Что-то вроде атласа – она провела рукой, – ну да, и на ощупь как шелк. Но нет, откуда Тася взяла бы столько шелковой ткани? Простая синтетика. Конечно, просто синтетика. Ну а синтетику откуда взяла?.. К белым тюлевым занавескам Тася прикрепила кусочки розовой ленты, завернутые в спиральки, как будто бутоны. На столе – блюдо, хрустальное, из давно похороненного в коробке на антресолях сервиза (сама залезла на антресоли? сама разгребала хлам? и эту ткань золотую, наверное, там же нашла, там вообще какого только мусора нет, давно пора разобрать антресоли), в блюде – вода, в воде чуть подрагивают ароматические круглые свечки в алюминиевых подставках и лепестки роз. Глубочайшая пошлость, сказал бы Набоков, поддельная красота. Творческая свобода ребенка, сказал бы журнал, на который Женя работала, самовыражение и фантазия, не ограничивайте, поощряйте. Да, поощрить. В конце концов, она ведь старалась, все сделала аккуратно и даже местами талантливо. И даже стильно. Кич, конечно, но почему бы и нет. Хвалить ребенка. Иначе ребенок начнет отдаляться.
– Какая прелесть, – сказала Женя. – Это у тебя комната принцессы такая?
На стене над кроватью, пришпиленный к золотому атласу, висел Тасин рисунок – тот, который она нарисовала на викторине. Желтоволосая, зеленоглазая принцесса в короне. По краям листа – аккуратно прорисованная карандашом «под дерево» рамочка. Неплохой, на самом деле, портрет. Даже хороший. Карандашный – хотя обычно Тася рисовала фломастерами. Есть симметрия. Горизонтальная и вертикальная оси… Соблюдены все пропорции. Но и легкая неправильность тоже присутствует, придает лицу выразительность. А глаза… Удивительно, как семилетний ребенок изобразил такие живые глаза. Верхнее веко слегка прикрывает радужку, под ним мягкая тень. А между нижним веком и радужкой как раз расстояние. И ластиком намечены две светлые линии, от уголков к зрачку, эффект «влажного глаза». И даже блик приклеился слева к зрачку, в нем отражение чего-то… окна?
– Это комната феи, – сказала Тася. – Покои феи в волшебном замке. И на портрете не принцесса, а фея.
– Очень красивая. Ты молодец, удачный рисунок.
– Я ведь показывала тебе этот рисунок. Ты сказала, что трэш.
– Я была не права, – Женя погладила Тасю по волосам.
– Да, правда?
– Правда. Это не трэш.
Тася расслабилась – даже волосы будто стали мягче, податливей. Золотистые локоны…
– А теперь я еще лучше рисую, – затараторила Тася. – Потому что у моей «Споки» есть такая программа, «Пэйнтлайф», это обучение рисованию, и я вышла уже на второй уровень, мне так нравятся эти уроки, я умею рисовать человека и лошадь, еще натюрморты, букеты….
Стало стыдно – маленькие иголочки ткнулись в глаза и горло. Ее дочку учит рисовать игровая приставка. Не она, профессиональный художник, а какая-то программа «Пэйнтлайф». Как она допустила такое? Как забросила свою девочку?
Желание все исправить, искупить и загладить, сейчас же, срочно, все наладить, как раньше. Когда в последний раз она пела ребенку на ночь? Год назад? Полтора? Все исправить. Спеть любимую песню. Она гладила Тасины волосы и судорожно вспоминала слова. Про овечку. Про овечку и речку. Хорошая песня…
– Протекала речка, – промурлыкала Женя. – А над речкой мост… На мосту овечка, у овечки хвост, а ну-ка – раз-два-три-четыре-пять-шесть-семь… Семь-шесть-пять-четыре…
– Мам!
– …три-два-один. Давай вместе! Пересохла речка, обвалился мост, умерла овечка, отвалился хвост, а ну-ка раз-два-три-четыре-пять…
– Мама, мне не хочется эту песню.
– Это же наша любимая?
– Она мне больше не нравится.
Не обижаться. Ребенок не виноват. Она сама виновата…
– А какая нравится?
– Про фей.
– Про фей я не знаю.
– Да ничего, мне «Споки» споет. У меня тут есть, в колыбельных… – Тася почиркала тонким пальчиком по экрану. – Я ее на ночь слушаю.
– А мне можно с тобой послушать? – спросила Женя.
– Если хочешь, можешь послушать первый куплет, – Тася засунула планшет под подушку и закрыла глаза.
Не обижаться. Послушать. Поцеловать и тихонько выйти.
– «Пять фей», – сладко проворковала «Споки» из-под подушки.
Заиграли свирели, вступила скрипка, затем хрустальный, дрожащий от нежности женский голос:
Каждая фея обнимет сестер,
Вместе они разведут костер,
Вместе в котле приготовят еду,
Вместе веночки сплетут в саду,
Вместе купаться пойдут в пруду…
Женя поцеловала Тасю в макушку и тихонько вышла из комнаты. Странная песня. Как будто бы не с начала.
– Закрой, пожалуйста, дверь, – сонно сказала Тася.
5
Спасибо «Нянюшке».
«Споки» дарит радость каждому человеку.
«…Марьяна оторвала руки от лица и сделала несколько судорожных глотков воды. Слезы текли по ее щекам.
– Негодяй! – сказала она, и глаза ее яростно блеснули. – Вы не знаете, как я его ненавижу!
– Все знаю, знаю, – спокойно сказала Надежда и снова почувствовала, как под шелковой блузой подрагивают прозрачные, тонкие крылья. – Пожалуйста, успокойтесь. Я здесь, чтобы вам помочь.
Ее глаза смотрели на плачущую Марьяну мудро и твердо…»
– Вот мать твою, – сказала Женя недоделанной эльфу-психологу.
Глаза отсутствовали. Ну то есть так, только общий контур, серые овальные провалы, в них кругляшки – как монетки в глазницах покойника. Чертов компьютер, почему-то не сохранил последние изменения. Ведь правый глаз был готов уже полностью, а левый оставалось слегка довести. Теперь опять все по-новой. Так. Радужка будет у нас зеленая, изумрудно-зеленая… Но не пронзительная, а приглушенная, смазанная, как излизанное волнами стекло от разбитой бутылки. Такие стеклышки бывают не только на море, в реках тоже бывают…
