— Увидимся?!
— Конечно!
— Две недели — так долго…
— Это тебе только кажется. На самом деле они
пролетят так, что ты и глазом не успеешь моргнуть.
Подняв голову, я посмотрела на Галину и
запричитала:
— Галенька, миленькая моя, а может, мы сдадим
этот билет и я поживу у этой эмигрантки вместе дочерью, пока Дине не сделают
документы? Может, я вместе с ней полечу?
— Нет, — сухо отрезала Галина.
— Но почему?
Потому, что это очень опасно. Потому, что в
целях твоей же безопасности сначала надо будет вылететь тебе, а затем Динке.
Доверься мне. Ты понимаешь, что за тобой и твоей дочерью охотится мафия?! Ты
хоть это понимаешь?! Нужно выбираться поодиночке, и так, чтобы никто не
догадался. Ты должна будешь переодеться, надеть парик.
Галина достала из шкафа пакет и высыпала его
содержимое на пол. Какой-то смешной, кудрявый парик, незамысловатая одежда…
— Зачем все это?
— Затем, чтобы тебя не узнали. Они могут
следить за московскими рейсами. Их внимание будут привлекать все одинокие
женщины с грудными детьми. Твоя персона не должна никого заинтересовать.
Передав Динульку на руки Галине, я быстро
переоделась и натянула парик. Затем подошла к зеркалу и посмотрела на свое
отражение. Да уж, в этом парике меня не узнает ни собственная дочь, ни родная
мать.
— Галина, но ведь на фотографии загранпаспорта
я совсем другая!
— Ну и что? На фотографиях мы все другие. Я
так вообще пол поменяла. Все течет и все изменяется.
Как только я подошла к дочери, она горько
заплакала. Видимо, моя новая внешность совсем не понравилась ей.
— Успокой ребенка. Она должна уснуть. А я
поищу на кухне корзину, — сказала Галина.
— Какую корзину?
Обыкновенную — плетеную. Не пойдем же мы по
улице с ребенком на руках. Положим ее в корзину на мягкое полотенчико, накроем
марлечкой. Никто и не догадается. Самое главное, чтобы она не плакала.
Я взяла доченьку на руки и стала баюкать.
— Галя, только не забудь ее накормить! —
крикнула я.
— Не забуду.
— Это нужно сделать как можно быстрее!
— Не переживай! В первой попавшейся кафешке
купим детскую смесь, — донеслось из кухни.
— Только бутылочку не забудь!
— Не забуду.
— А ты помнишь, как смесь разводить?!
— Я все помню, перестань волноваться!
— А у этой пожилой эмигрантки, у которой
поживет моя Динка эти две недели, есть внуки?
— Есть.
— Она их нянчит?
— Да, ей их привозят на выходные.
— Получается, что опыт общения с детьми у нее
есть?
— Еще какой!
Галина вышла их кухни с большой плетеной
корзиной, на дне которой было постелено махровое полотенце, и обняла меня за
плечи.
— Ну успокойся, возьми себя в руки. Я же тебе
говорю, все будет нормально.
— Как я могу не переживать, я же мать, — с
укором сказала я.
— Я тоже не посторонний человек.
— Еще скажи, что ты отец.
— А почему бы и нет! Вот поменяю пол и стану
Динульке вместо отца…
— Господи, как у тебя все просто…
— А чего усложнять…
— В самом деле, чего усложнять, — проговорила
я сквозь слезы и поцеловала засыпающую дочку в лоб. Всем своим существом я
ощущала, что она стала для меня всем, она неотделима от моей жизни. — Мое
счастье, мое… Господи, откуда только берутся изверги, которые могут делать
деньги, превращая живое трепетное существо в набор отдельных органов, продавая
малюсенькую печень, микроскопические почки и это маленькое, беззащитное детское
сердечко… Господи, как же это страшно!
Я плакала, целовала свое дитя, просто физически
ощущая, как подходит момент нашего расставания. Две недели, проведенные в
разлуке, будут полны страдания и муки. Как, наверное, мягко и радостно рожать
ребенка для любящего, преданного мужа, который заботится о твоем здоровье и
полон благодарности за подаренное ему чудо. Мне же ребенок достался самой
дорогой ценой и стал единственным счастьем в этой жизни. Я никогда не пожалею о
том, что из-за него Мне пришлось пережить смертельную опасность родовых мук —
дикую нечеловеческую боль, разрывающую все тело. Я готова была испытать и
большее, чтобы избавиться от глубокого чувства вины за то, что я когда-то
согласилась продать его.
Когда моя дочь вырастет, я обязательно
расскажу ей все. Может быть, тогда спадет с моей души груз, который мне
придется нести долгие и долгие годы. Я расскажу ей все, и она обязательно меня
поймет, простит и не станет презирать, хотя мой поступок достоин презрения.
— Ольга, пора, — послышался голос Галины. —
Иначе опоздаешь на самолет.
— Да, конечно, — пробормотала я и положила
спящую доченьку в корзину.
Осторожно подняв корзину, Галина дружелюбно
чмокнула меня в щеку и очень тихо произнесла:
— Все будет хорошо. Больше нет времени
прощаться.
— Прощаться?!
— Ну да, на две недели.
Галина достала конверт, извлекла оттуда
доллары и протянула мне.
— Это мне?
— Конечно, тебе. Извини, тут ровно тысяча.
Больше пока нет.
— Спасибо.
— На здоровье, — зачем-то съязвила Галина и
дала мне висящие на брелке ключи.
— А это зачем?
Это ключи от московской квартиры, которую я
снимаю. Там проплачено еще на два месяца вперед. Вот адрес.
Сунув дары Галины в карман, я посмотрела на
нее благодарным взглядом и произнесла еще раз:
— Спасибо.
— Да не за что. Эти ключи на тот случай, если
ваш папка с улицы Академика Скрябина убит или по каким-либо причинам не захочет
тебя принять. Нам пора.
Услышав последние слова, я вздрогнула и
ощутила чудовищную пустоту. Я напряглась, стараясь понять, что же это такое —
дыхание смерти или дыхание бессмертной любви…
