Я ощутила легкое головокружение.
Слабоалкогольный коктейль подействовал, видимо, я была измотана до предела. У
меня выступили пьяные слезы. Я больше не могла молчать, мне необходимо было
выговориться.
— Знаешь, мне постоянно не везет, — начала я.
— Если ты не понимаешь, о чем я говорю, то не напрягайся и особо не вникай, это
не твои проблемы. Тебе повезло. Ты родился в нужном месте и в нужное время. У
вас живут плохо только те, кто не хочет работать. Да и то они нормально себя
чувствуют на пособие по безработице. Видно, больше не надо…
Американец не к месту улыбнулся и закурил. Мне
было совершенно наплевать, понимает он то, о чем я говорю, или нет.
— Знаешь, а я здесь изменилась, — продолжала
я. — В самом деле, очень сильно изменилась. У меня появились совсем другие
ценности, о которых я не догадывалась раньше. Хотя, если разобраться, то раньше
у меня вообще не было никаких ценностей. Я понимаю, что сейчас я очень
страшная, но ты не обращай внимания на мою внешность. В твоей американской
тепличной голове никогда бы не уложилось то, что я пережила за эти дни.
Главное, что я изменилась не в худшую сторону. Понимаешь, не в худшую, а в
лучшую.
Вновь посмотрев на входную стеклянную дверь, я
увидела, что пошел дождь. Да и дождем его было трудно назвать — самый настоящий
ливень с холодным порывистым ветром. Одинокое дерево у входа. Казалось, еще
немного и оно упадет. Тайфун был не только в моей душе, он был и на улице.
— Вам плохо?
Американец наклонился ко мне совсем близко,
глядя своими испуганными глазами.
— Нет. Просто дождь.
— Ты боишься дождь?
— Дождя боюсь не я, а маленькие дети.
Но ты уже большая девочка. Дождь тебя не
пугать. Лучше бы я была маленькая! Знаешь, чего я боюсь? Боюсь, что мне
придется вернуться и я увижу, что никого нет. Ни Галины с корзиной, ни машины с
братками. Ничего… Она говорила, что очень меня любит и никогда не предаст. Она
стала женщиной, а есть такая вещь, как женская солидарность. И все же у нее
мужская психология. Медицина не всесильна. Ей Смогли поменять пол, паспорт, но
так и не смогли поменять психологию. Она не лесбиянка, но ей по-прежнему
нравятся женщины. Она пожалела о том, что с собой сотворила. Пожалела. Ой, как
же сильно она пожалела!
Я с размаху ударила кулаком по столу, чем
привела американца в замешательство. Он даже вздрогнул.
— Ты же ничего не знаешь, — судорожно замотала
я головой. — Да что ты вообще знаешь? Ничего! Неужели у меня никогда не будет
нормальной жизни? Ты когда-нибудь ощущал страх? Хотя бы раз? Только не такой,
как бывает у всех, а настоящий, похожий на ужас. Я не знаю, что мне делать.
Кричать от собственного бессилия, на себе рвать волосы?!
— Тебе надо лечить? — спросил перепуганный
американец. — Может, взять еще коктейль?
— Да пошел ты к черту вместе со своим
коктейлем! Думаешь, если я напьюсь, то заглушу свою боль?! Я уже пробовала, и у
меня ничего не получилось. Нет такого лекарства и никогда не было. Еще не
придумали, — я окончательно упала духом. — Знаешь, до поездки в Америку я была
совсем другая. Меня вообще ничего не волновало. Никто не мог достучаться в мое
сердце. Никто. Я жила сама по себе. А теперь, теперь все совсем по-другому. У
меня есть дочь. Понимаешь, дочь. Она красивая, чудная, но еще совсем крохотная.
Я очень ее люблю. Ты даже не представляешь, как я ее люблю! У тебя есть дети?
— Нет, — покачал головой американец. — Пока
нет.
— Тогда ты ни хрена не поймешь.
— У меня есть младший брат, — сказал
американец.
— Это совсем другое. Ребенок, это ребенок… А
братья или сестры… Знаешь, меня разлучили с ребенком. Ну скажи, разве можно
разлучать мать дочерью?! Конечно, нет. А эти гады… Им все равно, потому что в
них нет ничего человеческого. Ничего… Возможно, это Божье наказание за то, что
еще совсем недавно я мечтала от нее избавиться.
Замолчав, я представила себе злосчастную
плетеную корзину, лежащую в ней сонную малышку и с трудом сдержалась, чтобы не
закричать. Меня буквально трясло.
— Тебя мороз?! — испугался американец.
— Это не от холода.
Не сдержавшись, я опустила голову и тихонько
заплакала. Он растерянно взял меня за руку и нежно ее погладил. От этого
теплого и дружеского жеста я почувствовала себя еще хуже и зарыдала во весь
голос.
— Я отчетливо понимала, — из моей жизни
исчезло настолько важное, что и все мое дальнейшее существование становилось
бессмысленным. Я никогда не свыкнусь с мыслью о том, что у меня больше нет
дочери. Воспоминания о том, что я бросила ее на чердаке с совершенно чужой
женщиной, которую так глупо посчитала своей подругой, никогда меня не покинут,
и я не смогу ходить по земле с таким страшным грузом на душе, — есть, спать,
смотреть телевизор, встречаться с мужчинами, притворяться, врать самой себе и
делать вид, что все хорошо. Ведь я сама бросила свое дитя на произвол судьбы.
Теперь мне не нужно рассказывать, что такое настоящее горе. Теперь я знаю это
непонаслышке.
— Хорошая погода, — напомнил о себе американец
и потрепал меня по плечу.
Я подняла голову и увидела, что дождь
прекратился, ветер стих и выглянуло солнышко.
— А это точно мебельный магазин? — спросила я.
Он расплылся в улыбке, галантно
продемонстрировав блистательную фарфоровую челюсть, чем натолкнул меня на мысль
о том, что в Америке и вправду все смеются по поводу и без него.
— Магазин занимать второй этаж. А первый —
бар.
— А может, тут рядом есть еще один мебельный
магазин?
— Есть, но он не рядом. Нужно пройти.
— Сколько?
— Что?
— Я говорю, сколько нужно пройти?
— Километров пять.
В этот момент входные двери распахнулись и на
пороге появилась растрепанная и промокшая Галина с плетеной корзиной в руках. Я
бросилась навстречу.
— Поосторожнее, Динку разбудишь! — не на шутку
перепугалась она.
— А ты почему так долго?! Тут идти ровно пять
минут. Где тебя черти носили?
— Ты видела, какой был дождь?
— Видела. Ну и что?
— Ничего. Если бы я в такой дождь с ребенком
пошла, у малышки уже было бы воспаление легких.
— Так дождь черте когда пошел, а что ты делала
до этого?
— Я кормила ребенка.
