— Нет, нет! Я знаю, что ты уже большая девочка. Конечно же, ты помнишь, в какой день это случилось, — успокоила дочку Вероника.
Осторожно она попыталась выведать побольше. Фрида все еще обижалась, что мать ей не поверила, но искушение поделиться тайной оказалось слишком велико.
— Сара сказала, что дядька был ужасно противный. Он подошел к ней, когда она играла на берегу, и пристал с разговорами, он был очень нехороший.
— А Сара сказала, что он сделал нехорошего?
— Ага, — промолвила Фрида, полагая, что вполне ответила на заданный вопрос.
Вероника терпеливо продолжала расспрашивать:
— Что же он сказал? Что он сделал нехорошего?
— Он так схватил ее за плечо, что сделал ей больно. Вот так, говорила Сара. — Фрида показала, как он ее схватил, крепко взяв себя правой рукой за левое плечо. — А еще он говорил разные глупости.
— Какие же глупости?
— Сара не все поняла. Она поняла только, что слова были нехорошие. Какая-то там танинская родька или что-то похожее.
— Танинская родька? — повторила Вероника, сделавшись похожей на живой вопросительный знак.
— Ну да, я же сказала, что это были какие-то чудные слова и она ничего не поняла. Но это было что-то нехорошее, так она сказала. И говорил он не так, как обычно разговаривают, а кричал на нее. Ужасно громко. Так громко, что у нее в ушах стало больно. — Тут Фрида проиллюстрировала свой рассказ, зажав уши руками.
Вероника осторожно отвела ее руки от ушей и сказала:
— Знаешь что, эту тайну нельзя так оставить, чтобы только я ее услышала.
— Но ты же сама говорила… — В голосе Фриды послышалось волнение, и она опять с тревогой посмотрела на серое небо.
— Я помню, что я говорила. Но знаешь что: мне кажется, Сара тоже хотела бы, чтобы ты рассказала этот секрет в полиции.
— А почему? — спросила Фрида. Взгляд ее по-прежнему был тревожным.
— Потому что когда человек умирает и улетает на небо, полиции требуется знать все его тайны. И эти люди сами хотят, чтобы полиция узнала их тайны. Полиция должна выяснить все, как и что было.
— Полиция должна знать все тайны? — удивилась Фрида. — А я должна рассказать в полиции, как я не хотела есть бутерброд и спрятала его в диване?
Вероника не удержалась от улыбки:
— Нет, эту тайну полиции, я думаю, не обязательно знать.
— Это сейчас не надо, пока я живая. А когда я умру, ты должна будешь им про нее рассказать?
С лица Вероники сразу сбежала улыбка. Она энергично помотала головой. Разговор свернул в слишком мрачную сторону. Ласково погладив дочку по светлым волосам, она тихо сказала:
— Не думай об этом, доченька. Ты не умрешь.
— А откуда ты знаешь, мама? — с любопытством спросила Фрида.
— Знаю, вот и все!
Вероника резко встала и вышла в прихожую. Сердце у нее сжалось так сильно, что трудно было дышать. Не оборачиваясь, чтобы дочка не видела ее слез, она неоправданно жестким тоном приказала:
— Надень пальто и шапку. Мы едем прямо в полицию, чтобы все там рассказать.
Фрида сделала, как ей было велено. Но, очутившись под серым, пасмурным небом, она, направляясь к машине, бессознательно втянула голову в плечи. Только бы Сара не очень рассердилась!
~~~
Фьельбака, 1928 год
С нежной заботливостью он одел и причесал детей. Было воскресенье, стояла солнечная погода, и он собирался вести мальчиков на прогулку. Одевание было нелегким делом, так как дети на радостях, что пойдут гулять с отцом, вертелись и прыгали. Наконец он закончил, и они были готовы идти. Агнес даже не откликнулась, когда дети крикнули ей «до свиданья», и у него больно кольнуло сердце при виде обиженного выражения, которое появилось в их глазах, когда они посмотрели на мать. Дети тянулись к ней, хотя она их не понимала. Им так нужно было ощутить материнский запах, почувствовать ее объятия. Ему даже не приходило в голову, что она все понимает и нарочно отказывается отвечать на их любовь, но одна мысль посещала его все чаще. Сейчас, когда мальчикам исполнилось четыре года, он стал замечать в ее отношении к детям что-то неестественное. Сначала он думал, что это последствия тяжелых родов, но годы шли, а материнская привязанность у нее все не появлялась.
Сам он, выходя из дома с сыновьями, держа в каждой руке по детской ладошке, чувствовал себя настоящим богачом. Они были еще такими маленькими, что не столько шли, сколько бежали вприпрыжку, и порой ему, несмотря на его длинные ноги, приходилось пускаться бегом, чтобы поспеть за ними. При встрече с этой бегущей рысцой компанией прохожие улыбались и приподнимали шляпы. Он знал, что они представляют трогательное зрелище: долговязый и широкоплечий отец в выходном костюме и мальчики, принаряженные так, как только позволяли средства простого каменотеса, оба с одинаковыми светлыми шевелюрами в точности такого же оттенка, как у отца. Оба также получили от него карие глаза. Андерсу часто приходилось слышать, до чего они на него похожи, и это каждый раз наполняло его гордостью. Иногда он позволял себе со вздохом облегчения втихомолку порадоваться, что они ни в чем не пошли в мать и не напоминали ее ни наружностью, ни нравом. С годами он стал замечать в ней жесткость и только надеялся, что дети ее не унаследовали.
Проходя мимо лавочника, он ускорял шаг и старался не смотреть в его сторону. Иногда ему, конечно, приходилось заходить в лавку, чтобы запастись теми или иными товарами, нужными в хозяйстве, но, узнав, что говорят про него за спиной, он с тех пор норовил пореже там бывать. Если бы он знал, что в бабьих пересудах все неправда, он, наверное, входил бы туда с высоко поднятой головой, однако вся беда была в том, что он ни секунды не сомневался: все так и есть. А если бы и сомневался, то все сомнения исчезли бы от презрительной усмешки и наглого тона, которым говорил с ним лавочник. Иногда он спрашивал себя, где лежит предел его терпению, и если бы не мальчики, он давно забрал бы свое барахло и был таков. Но из-за мальчиков он не мог ее бросить, и приходилось искать другой выход.
В конце концов он, кажется, придумал-таки, как поступить. У Андерса созрел план, и потребовался год тяжелой работы, чтобы его осуществить. Но теперь спасение было уже близко. Оставалось доделать самую малость, и тогда он сможет предложить своей семье начать новую жизнь. Это будет шанс повернуть все к лучшему, и, возможно, он сумеет, хотя бы отчасти, дать Агнес то, о чем она так мечтала, и тогда уйдут те черные чувства, которые росли в ее душе. Ему мнилось, что он уже воочию видит, какой станет новая жизнь. Он, Агнес и мальчики — все вместе начнут эту жизнь, в которой будет гораздо больше возможностей, чем здесь.
Он крепче сжал ручки сыновей и улыбнулся им, видя, как они задирают головки, заглядывая ему в лицо.
— Папа, ты купишь нам колу? — спросил Юхан в надежде, что хорошее настроение отца обеспечит положительный ответ на такую просьбу.
