— Надо же, какая одинокая жизнь. Чертовски трагично, — сказал Мартин, стоявший рядом и наблюдавший за действиями товарища.
— Да, похоже, сын был у нее единственной радостью, — со вздохом отозвался тот, осторожно расстегивая молнию.
— Ей здорово досталось. Воспитывать ребенка одной. А потом авария… — Мартин поколебался, — и убийство.
— А еще ей не захотели поверить, — добавил Патрик, доставая из рюкзака первый предмет.
Про себя он обозначил его как «фристайл», хотя и подозревал, что виной тому его собственный возраст и недостаток интереса к технике. Он знал, что теперь вещицу называют иначе, но не имел представления как. Во всяком случае, перед ним был маленький музыкальный механизм с прилагавшимися наушниками. Правда, он сомневался в том, что вещица работает — похоже, ей крепко досталось при падении с моста, и она жалобно звякнула, когда Патрик ее поднял.
— С какой высоты он упал? — спросил Мартин, пододвигая стул и подсаживаясь к письменному столу.
— С десяти метров. — Патрик продолжал опустошать рюкзак.
— Ой, — скорчив гримасу, произнес Мартин. — Зрелище, вероятно, было не из приятных.
— Да уж, — коротко ответил Патрик. У него перед глазами замелькали фотографии с места происшествия, и он переменил тему: — Меня немного волнует, как нам распределить ресурсы, если надо параллельно заниматься двумя расследованиями.
— Понимаю. И знаю, что ты думаешь. Мы совершили ошибку, позволив СМИ загнать нас в ситуацию, когда нам пришлось забросить расследование смерти Марит. Так оно и есть, но сделанного не воротишь. Единственное, что мы сейчас можем, это распределить наши силы поумнее.
— Я знаю, что ты прав, — отозвался Патрик, вынул бумажник и положил его на стол. — Но все-таки не могу отделаться от мысли, что нам следовало действовать иначе. А еще я не знаю, что нам дальше делать с расследованием гибели Лиллемур Перссон.
Мартин ненадолго задумался.
— Мне кажется, что на данный момент нам надо сконцентрироваться на собачьих волосах и пленке, которую мы получили от компании-продюсера.
Патрик открыл бумажник и начал изучать его содержимое.
— Я мыслю примерно так же. Собачьи волосы — это в высшей степени интересный след, и его необходимо разрабатывать дальше. По словам Педерсена, порода довольно необычная. Возможно, у них есть регистр, перечень владельцев, какие-нибудь общества, что угодно, способное вывести нас на владельца. При наличии двух сотен собак во всей Швеции установить владельца, живущего в наших краях, должно быть довольно легко.
— Звучит разумно, — согласился Мартин. — Хочешь, я этим займусь?
— Нет, я собирался поручить это Мельбергу. Чтобы все было сделано на совесть. — Мартин посмотрел на него с обидой, и Патрик рассмеялся. — А ты как думал? Конечно, я хочу, чтобы этим занялся ты!
— Ха-ха, как смешно, — сказал Мартин. Потом он вновь посерьезнел и склонился над столом. — Что там у тебя?
— Ничего особенно увлекательного. Две купюры по двадцать крон, монетка в десять крон, удостоверение личности и бумажка с его адресом и телефонами матери, домашним и мобильным.
— И больше ничего?
— Нет, или хотя… — он улыбнулся, — его фотография вместе с Эвой.
Патрик показал снимок Мартину: молодой Расмус обнимает мать за плечи и широко улыбается в камеру. Сын на две головы выше, и в жесте угадывается элемент защиты. Вероятно, снято до аварии. После нее они поменялись ролями, и защищать пришлось Эве. Патрик аккуратно положил фотографию обратно в бумажник.
— Как много у нас одиноких людей, — произнес Мартин, задумчиво глядя куда-то вдаль.
— Да, хватает, — согласился Патрик. — Ты думаешь о чем-то конкретном?
— М-да… Я думаю отчасти об Эве Ульссон, но и о Лиллемур. Представляешь, когда человека некому оплакивать. Родители умерли, других родственников нет. Даже сообщить некому. Единственное, что после нее останется, это пленки с записями на несколько сотен часов телевизионного времени, которые будут валяться и пылиться в каком-нибудь архиве.
— Живи она поближе, я бы пошел на похороны, — тихо сказал Патрик. — Никто не заслуживает того, чтобы уходить никем не провожаемым. Но хоронить ее, вероятно, будут в Эскильстуне, а туда я при всем желании поехать не смогу.
Они немного посидели молча, живо представляя себе гроб, который опускают в могилу, — а рядом ни родных, ни друзей. Невыразимо печально.
— Записная книжка! — воскликнул Патрик, нарушив молчание.
Книжка, которую он достал, оказалась довольно толстой, черной, с позолоченным обрезом. Расмус явно ее очень берег.
— Что в ней? — с любопытством спросил Мартин. Патрик немного полистал исписанные страницы.
— Думаю, здесь записи о животных из магазина, — наконец сказал он. — Смотри: «Геркулес, три раза в день, часто доливать свежую воду, каждый день чистить клетку. Гудрун, одна мышь в неделю, террариум чистится один день в неделю».
— Похоже, что Геркулес — это кролик или морская свинка, а Гудрун, вероятно, змея. — Мартин улыбнулся.
— Да, Расмус был очень аккуратным. В точности как говорила его мама. — Патрик осторожно перелистал все страницы записной книжки. Речь, похоже, везде шла о животных. Ничего такого, что могло бы их заинтересовать. — Кажется, все.
Мартин вздохнул:
— Я, собственно, и не ожидал, что мы обнаружим что-нибудь эпохальное. Ведь полиция Буроса уже все пересмотрела. Однако всегда хочется надеяться.
Патрик аккуратно укладывал записную книжку на дно рюкзака, когда его насторожил какой-то звук.
— Подожди, тут есть что-то еще.
Он снова вынул записную книжку, положил ее на стол и запустил руку в рюкзак. Когда он вытащил то, что лежало на самом дне, они с Мартином недоверчиво посмотрели друг на друга. Это было совсем не то, что они ожидали найти. Но теперь у них имелось неопровержимое доказательство наличия связи между смертями Расмуса и Марит.
Судя по голосу, Ула не слишком обрадовался, когда Йоста позвонил ему на мобильный. Он находился на работе и считал, что они вполне могут отложить разговор на вечер. Йоста, которого задел снисходительный тон Улы, пребывал не в самом благодушном настроении и спокойно заявил, что они появятся в компании «Инвентинг» в течение получаса. Ула что-то пробормотал о «государственной власти» на певучем шведско-норвежском наречии, но сообразил, что лучше не протестовать.
Когда они сели в машину и двинулись в сторону Фьельбаки, Ханна, казалось, по-прежнему пребывала в плохом настроении, и Йоста задумался над тем, что с ней такое. У него возникло ощущение, будто у нее какие-то проблемы на домашнем фронте, но он знал ее не настолько хорошо, чтобы спрашивать, только надеялся, что ничего серьезного. Она, похоже, вообще не стремилась к общению, и он дал ей возможность посидеть молча. Когда они проезжали поле для гольфа возле Анроса, она посмотрела в окно и спросила:
