— И вы понятия не имеете, кто стоит за этими письмами? И существует ли связь между ними и убийством Магнуса Кельнера?
— Кажется, вы сказали, что существуют данные, указывающие на то, что его убили, но это еще не доказано.
— Нет, но это логично предположить, — ответил журналист. — И, согласитесь, удивительное совпадение для маленькой Фьельбаки, что одному человеку угрожают, а его близкого друга находят убитым. Невольно возникает целый ряд вопросов.
Кристиан почувствовал, как его накрывает волна раздражения. Как они смеют вторгаться в его жизнь, надоедать ему своими расспросами и требовать от него того, чего у него нет?
— Мне больше нечего добавить.
— Вы ведь понимаете, что мы все равно будем писать об этом деле, вне зависимости от вашего участия или неучастия. В ваших интересах изложить свою точку зрения на случившееся.
— Я уже все сказал, — проговорил Кристиан, но журналист, казалось, вовсе не намеревался уходить.
Тогда Кристиан поднялся, покинул помещение библиотеки, зашел в туалет и заперся. Увидев свое отражение в зеркале, вздрогнул и отшатнулся. Казалось, из зеркала на него смотрит совсем незнакомое лицо. Он не узнавал сам себя.
Опершись руками о край раковины, Кристиан закрыл глаза. Дыхание было отрывистым и поверхностным. Усилием воли он заставил пульс замедлиться, попытался снова взять все под контроль. Но жизнь ускользала из его рук. Он чувствовал это. Один раз Она уже отняла у него все — и теперь снова пришла, чтобы сделать то же самое.
За опущенными веками заплясали образы прошлого. Кристиан слышал голоса — Ее и их. Не в силах сдержаться, он откинул голову назад и со всей силой ринулся лбом вперед. Он слышал звон расколовшегося зеркала, чувствовал капли крови на лбу. Но боли не было. Ибо в те краткие секунды, когда острые осколки вонзились в кожу, голоса смолкли. И он благословлял эту тишину.
* * *
Миновал полдень, и она пребывала в блаженном подпитии. Как раз то, что надо. Раскрепощенная, неуязвимая, но не утратившая контроль за происходящим.
Луиза налила себе еще один бокал. В доме было пусто. Дочери ушли в школу, Эрик сидел в своем офисе или где-то еще; может быть, у своей девки. В последние дни он вел себя как-то странно, был молчалив и подавлен. Она наблюдала это со смешанным чувством. Так всегда бывало, когда она опасалась, что Эрик вознамерится оставить ее, — в ней словно поселялись два разных человека. Один испытывал облегчение от того, что больше не надо будет жить как в тюрьме, что предательства и вранье останутся позади. Второй — панику по поводу того, что его бросят. Само собой, ей достанется часть состояния Эрика, но что она будет со всем этим делать, если останется одна?
В ее нынешней жизни мало что указывало на то, что у нее есть муж. И все же это было лучше, чем ничего. Ночью рядом с ней в кровати лежало теплое тело, а по утрам кто-то сидел за завтраком, почитывая газету. У нее кто-то был. Если он бросит ее, она останется совсем одна. Дочери начали взрослеть, появлялись дома лишь по пути куда-то — из школы к друзьям. В типичной подростковой манере отвечали на вопросы односложно. Если же они бывали дома, то она видела лишь закрытые двери их комнат, когда единственным признаком жизни являлась постоянно грохочущая музыка.
Еще один бокал вина опустел, и она подлила себе еще. Где находится сейчас Эрик? В офисе или у любовницы? Наслаждается обнаженным телом Сесилии, ласкает ее грудь, проникает в нее? Дома, во всяком случае, он давно уже не предпринимает никаких попыток — к ней он уже больше двух лет и пальцем не прикасался. Пару раз она пыталась залезть рукой под его одеяло и начать ласкать его. Но после нескольких унизительных случаев, когда он демонстративно поворачивался к ней спиной или попросту отталкивал ее руку, она оставила все попытки.
И снова Луиза всмотрелась в свое отражение на полированной стальной поверхности холодильника, подняла руку и прикоснулась к лицу. Кажется, все не так плохо. Когда-то она отлично выглядела — да и теперь всегда старалась поддерживать прежний вес, бдительно следила за тем, что ест, и презирала своих сверстниц, которые бесконечным поеданием булочек нажили себе валики жира на боках, которые потом пытались скрыть под цветастыми расклешенными туниками. Сама она по-прежнему могла позволить себе надеть узкие джинсы. Луиза приподняла подбородок. Под ним начала образовываться складка. Она подняла подбородок еще выше. Вот так хорошо.
Снова опустив подбородок, она увидела в зеркальной поверхности повисшую дряблую складку и с трудом сдержалась, чтобы не схватить кухонный нож и не отрезать проклятый кусок кожи. Теперь ее охватило отвращение при виде своего отражения. Чего удивляться, что Эрик не желает к ней прикасаться? Ничего странного, что он хочет ощущать руками упругую кожу, а не живой труп, постепенно гниющий изнутри.
Подняв бокал, Луиза выплеснула его содержимое на дверцу холодильника, залив свое отражение — вместо него теперь осталось лишь пятно красной жидкости, медленно стекающей по глянцевой поверхности. Телефон лежал рядом на столе. Привычным движением она набрала его служебный номер. Ей важно знать, где он.
— Привет, Кеннет. Эрик на месте?
Сердце учащенно билось, когда она положила трубку, хотя за столько лет должна была привыкнуть. Бедный Кеннет! Столько раз ему приходилось изворачиваться, выручая Эрика. Наскоро придумывать отговорки, что тот ненадолго вышел по делу, но вот-вот вернется.
Подлив себе еще вина и не заботясь о том, чтобы вытереть разлитое, она решительно направилась в кабинет Эрика. На самом деле он не разрешал ей туда заходить, утверждая, что это нарушит наведенный им порядок. Поэтому она направилась сейчас именно туда.
Нетвердым движением Луиза поставила бокал на стол и начал выдвигать ящик за ящиком. За все эти годы она ни разу не рылась в вещах мужа, предпочитая не знать правды. Подозрения казались ей лучше уверенности, хотя разница в ее случае была ничтожно мала. Так или иначе она всегда догадывалась, с кем он встречается. Две его секретарши в годы жизни в Гётеборге, воспитательница в садике, куда ходили дочери, мама одной из их одноклассниц. Она обо всем догадывалась по тому, как они избегали при встрече смотреть ей в глаза, узнавала запах духов, отмечала прикосновения украдкой.
И вот впервые Луиза выдвинула его ящики и перерыла их содержимое, не заботясь о том, чтобы скрыть следы своего вторжения. В ней росло убеждение, что тягостное молчание последних дней может означать лишь одно — Эрик собирается ее бросить. Выбросить ее, как старый хлам, как отработанный материал, — ее, которая родила ему детей, наводила чистоту в его доме, готовила роскошные ужины для его проклятых деловых партнеров, обычно таких нудных, что она помирала от скуки, вынужденно поддерживая беседу за столом. Но если он рассчитывает, что она выйдет из игры без борьбы, без сопротивления, то глубоко ошибается. К тому же она кое-что знает о его делишках, которые он никогда не стал бы афишировать. То, что муж ее недооценивает, ему дорого обойдется.
Нижний ящик оказался заперт. Луиза тянула его, все сильнее дергая за ручку, но он не поддавался. Она понимала, что должна проникнуть внутрь. Существовали веские причины, по которым он запер его, — в нем хранилось что-то, не предназначенное для ее глаз. Она окинула взглядом столешницу. Стол был современный — стало быть, менее защищенный от взлома, чем старинный массивный дубовый. Ее взгляд остановился на ноже для вскрывания конвертов. Подойдет. Она выдвинула ящик, насколько это было возможно, и вставила нож в щель. Надавила. Поначалу казалось, что ящик не поддастся, но она надавила сильнее, еще сильнее, и дерево затрещало. Когда замок соскочил, это произошло так неожиданно, что она чуть не упала навзничь, но в последнюю секунду удержалась за край стола.
