Даже Незабудка словно готовилась к зиме, обросла густой длинной шерстью, округлилась боками. Маша часто брала ее с собой в контору, доводила до границы жилой зоны с комплексом и брала на поводок. Незабудка, поначалу сильно удивлявшаяся такой смешной процедуре – что толку, если захочет, то может так дернуть, здоровый мужик не удержит, – привыкла, не сопротивлялась. В комплексе она теперь была не бесхозной тварью, а собакой администратора – кто колбаски кусочек даст, кто печенье. Даже Нюся специально для нее оставляла сахарные кости со щедрыми обрывками мяса. Незабудка, со своей стороны, тоже правила игры соблюдала, милостиво позволяла погладить себя по голове, почесать за ухом. Все-таки, по ее разумению, Мария была много главней, чем Степаныч, много. Всесильная почти. Но все равно приходилось все чаще оставаться с ней ночевать – волки начали подходить близко, выли ночью за домом. Странно, Маша такая могущественная, а волков боялась, приходилось вскакивать с крыльца, с нагретого боками тулупа, лаять в темную пустоту.
И за молоком теперь Маша ходила вместе с Незабудкой – опять же волки. И ходить приходилось пешком, колеса велосипеда увязали в грязи. Но эти прогулки в деревню вместе с Машей Незабудка почему-то особенно любила: как видела, что появляется на столе белый эмалированный бидон, начинала припадать на задние лапы, подтявкивать как щенок, торопить.
У Гавриловны выкопали последнюю картошку, просушили, сложили в сухой погреб, срезали сочные, плотные вилки капусты.
Утренние заморозки прочно сковывали раскисшую почву, схватывали тонкой хрусткой пленкой мелкие лужицы.
Неожиданно выпал первый снег, ночью одел землю белым, явив утром миру сказочную чистоту и непорочность. Лошковцы, хоть и понимали, что настает долгая и унылая, тяжелая пора, радовались снегу как дети, со счастливыми улыбками весело поздравляли друг друга с началом зимы. И все знали, что никакая это еще не зима, между первым, приветливым и легким снегом и снегом настоящим, колючим и скрипучим, наваливающимся сугробами, закручивающимся метелями, дистанция большого размера. А впрочем, не так чтобы и слишком большого. Зима идет. Зима.
Зима. Весна. Снова лето. День за днем, шаг за шагом.
Легкий скрип входной двери, и если поздно вечером выйти на крыльцо, то прямо перед домом висит на незаметной ниточке ковшик Большой Медведицы. Слегка сдвигается вправо-влево, вверх-вниз ручкой – в зависимости от времени. Семь звездочек, шесть ярких и одна потускнее. Чуть раньше выйдешь – ковшик слева от крыльца ручкой кверху, а если бессонница и среди ночи на крыльцо, то ковшик правее крыльца и ручка вниз. Маша научилась по одному взгляду на ночное небо определять, который час. Тоже ей не сидится на месте, Большой Медведице, да только далеко ниточка не пускает. У каждого в жизни своя ниточка.
Год прошел.
Все у Маши, казалось бы, складывалось неплохо по здешним меркам.
Дом подлатали, подправили. Баню ей срубили прямо за домом, хорошую такую баньку, жаркую, русскую. Работа у нее отличная, важная и значительная. Опять же при первой возможности можно в языке попрактиковаться. Пургин как прознал, что Маша языками владеет, очень обрадовался. Два раза присылал в Лошки особо ценных гостей – одного французского профессора, что интересовался историей раскольничества, и одного американца, любителя экстремальной рыбалки. Приставлена к ним была Мария самолично, удовольствие получила от общения на полную катушку.
Все неплохо, только одна беда – детей не получалось. Маша уже волноваться начала.
Глава 18. Новость
Теплым осенним днем – картошку копали – сидела Мария во дворе у Гавриловны, пила молоко из своей чашки, ела намазанную деревенской сметаной булку и мечтала. Сама мечта ее вроде бы была ни о чем, не сформулированная мечта, но ощущение того, что все будет хорошо, мягко освещало загорелое, пополневшее лицо.
Гавриловна в разговоре глянула на нее мельком, потом внимательно так посмотрела Маше куда-то за ухо и просто сказала:
– Да ты беременная.
И было непонятно, вопрос это или же утверждение.
Маша дожевала кусок булки, сощурилась, глядя на прохладное осеннее солнце, что-то прикинула в голове и так же просто ответила:
– Да, беременная.
И будто бы сама себе изумилась. И попыталась почувствовать внутри себя что-то особенное, новое, что превратится впоследствии в человечка, в ее долгожданного ребенка. Но, кроме тяжести в желудке от булки со сметаной, ничего не почувствовала. Не было даже воплей радости, подпрыгиваний на одной ноге, кружения вокруг себя – как она это умела, – не было, потому что ничего нового вроде бы не случилось, просто ждала и дождалась. Она всегда знала, что это непременно будет, несколько минут назад точно чувствовала, что все будет хорошо.
Интересно, подумала Маша, а есть ли у него ручки и ножки? Она задумалась, пытаясь определить срок своей беременности, потом попыталась вспомнить полузабытые институтские знания, и вышло, что ручки и ножки уже наметились, а еще есть головка, мозг, закладываются основные органы. То есть внутри нее, Маши, спрятан настоящий человек, которому Маше до поры до времени нужно быть и домом, и кормом, и утешением. Словно враз переменилась, перевернулась вся ее жизнь – до сих пор она отвечала в этой жизни только за себя, а теперь все ее время, привычки, повадки подчинены кому-то другому, и будут подчинены долго, очень долго. Как странно. Как прекрасно. Как здорово.
Только Гавриловна будто бы не очень обрадовалась. Перекрестила Машу двумя пальцами, руку ей на голову положила и промолвила:
– Господь даст, о чем задумала. Жди только. Жди, далека дорога.
И принялась собирать для Маши «витамины»: длинную рыжую морковь, тупоносенькую, с тоненьким мышиным хвостиком, тускло-желтую позднюю репку, багровые сердечки свеклы. Хотела дать яркую сплюснутую тыкву, но тыква не поместилась в универсамовскую велосипедную корзинку.
Маша ехала домой медленно, старательно объезжая каждую ямку, каждую кочку. Ехала и вполголоса рассказывала своему ребеночку про то, как красиво в осеннем лесу, как пахнет прелой листвой, грибами, как хорошо, что живет она нынче на свежем воздухе, на приволье. Экология здесь хорошая, не то что в продымленном, прокуренном городе.
– А в Петербург мы с тобой обязательно поедем, когда подрастешь немножко. Учиться там будешь, в театры тебя буду водить, в музеи, в цирк.
Маша все прислушивалась и прислушивалась к себе, пыталась ощутить какую-либо новизну, свою новую, особую емкость, свою значительность. Но никаких объективных симптомов беременности, теоретически знакомых каждому третьекурснику, хоть и бывшему, хоть и фармацевту, все же не находила.
Должно тошнить? Не тошнит. Приступы рвоты по утрам? Нет никакой рвоты. Извращенные желания, например мела пожевать или бензина понюхать? Совершенно не хочется мела. И бензина не хочется. Солененьких огурчиков? Съела один с удовольствием – хрусткий, плотный, с темным пупырчатым тельцем, сочный от холодного рассола, – съела еще один, третий – маленький – уже через силу. Нет, охоты до огурцов тоже не было.
