Кажется, Машины подозрения сбывались. Только раньше Иван никогда заранее не предупреждал, что пропадет, выходных не просил.
– Вань, у нас же Ольга в отпуске… Тебе очень надо? Что делать собираешься? Опять в крутое пике уйдешь?
– Как ты любишь, Мария Константиновна, во всем плохое видеть! Ни в какое пике, я просто… ну, мне надо, короче. Я на телефоне все время буду, в зоне доступа. У нас же сейчас ничего срочного нет, а отчетный период только в следующем месяце. – Все налоговые отчеты Маша готовила и сдавала сама и требовала, чтобы в это время ее никто не трогал. – У меня, кажется, новый проект в голове оформился. Так я пойду, порисую?
– А, ладно, иди. От тебя сейчас все равно пользы никакой, тебя с таким лицом даже в зал не выпустишь. И учти, я звонить буду, проверять…
Глава 5. Гости
На другой день, вечером, когда Мария уже вернулась домой, раздался нежданный звонок.
– Машка, привет! Узнаешь?
Не узнать Александру было трудно, голос ее, низкий, грудной, певучий, услышанный один раз, запоминался надолго.
– Как поживаешь? Добра наживаешь?
– Сашенька, как я рада тебя слышать! Какая неожиданность приятная! Ты откуда звонишь, из Лошков?
– Бери выше, подруга! Я в Москве сейчас, Пургин послал по делам. Если хочешь, то я к тебе заеду. Поездом одну ночь всего. Посидим, поболтаем…
– Саш, ну конечно же хочу! Я так рада буду! Я тебя на вокзале встречу, ты только сообщи поезд и номер вагона.
– Вот это дело! А я и звонить не решалась, думала, загордилась подруга городская, может, и знаться не пожелает.
Дело тут было не в гордости, просто последнее время в Лошках их отношения как-то охладели. Охладели после того, как Мария догадалась, что в ее отсутствие, пока она по больницам болталась, Александра частенько наведывалась в ее дом, к Македонскому, согревала по ночам чужого одинокого мужа. Не жалко было Македонского, не смылится, тем более что и мужем его уже называть было нельзя, но неприятно, противно. Впрочем, не зря же говорят, что женская дружба – миф. Маша, и до этого подругами не богатая, с тех пор такой дружбы просто сторонилась, в тесные отношения ни с кем из девчонок не вступала. Так, поболтать о пустяках, в кафе посидеть…
А, стоя под дверью запертого магазина, поняла вдруг, что действительно будет очень рада видеть Сашку, что время прошло, и обида прошла. Все-таки не один пуд соли съели вместе за пять лет, не один килограмм ягод вместе собрали, не один таз варенья сварили, не одну долгую зиму скоротали.
Александра все ей обстоятельно расскажет, про всех расскажет и обо всем. Она ж не Светка-инопланетянка, у той под пыткой ничего не разузнаешь.
– Как там Степаныч, Света?
– Норма-а-ально…
– Как Клава, тетка твоя?
– Какая тетка, Клавка, что ли? Норма-а-ально…
– Как Пургин?
– А че ему будет? Норма-а-ально…
– Как мама, Света?
– Мама? Мама норма-а-ально…
Свои «нормально» Светка растягивала лениво, сопровождала недоуменным пожатием красивых, полных плеч: по ее разумению, в Лошках и случиться-то ничего не могло из того, о чем стоит говорить.
Все живы, сделала из бесед со Светкой единственный вывод Мария.
Надо к Сашкиному приезду генеральную уборку в квартире сделать, обед приготовить. Что-нибудь вкусненькое такое, чего они в Лошках никогда не делали. Так вроде бы все готовили, чем и удивить-то, непонятно. Или не готовить, а отвести в японский ресторан, суши, кажется, до Лошков пока не доползли?
Одинокая жизнь Машке нравилась и совершенно ее расслабила. Можно было полы мыть не каждый день, а от случая к случаю, когда перед самой собой становилось неудобно, пыль можно было вытирать, когда захочется, а не в ожидании, что кто-нибудь придет и увидит или, хуже того, демонстративно проведет пальцем по гладкой поверхности. И готовить ни для кого не нужно было, а сама Маша вполне обходилась вечером булкой и кефиром. Утром кофе с бутербродом, в обед бизнес-ланч, вечером кефир. Да и не то чтобы лень-матушка, просто не могла Мария есть одна, и все тут. Сколько раз такое случалось: натушит себе мяса с черносливом, рыбу запечет, а есть не ест. Не хочется одной. И перестала готовить, держала в морозилке дежурные котлеты с пельменями – вдруг Иван заскочит вечером с очередным прожектом или Миша заедет.
Друг Миша, впрочем, Машины пельмени не ел, да и не заходил почти никогда. Приглашал Машу в ресторан, каждый раз в новый, чтобы ей, Маше, удовольствие доставить. Но Маше эти совместные походы были не в радость, она никак не могла уловить правильного стиля поведения с ним, умирала от неловкости и какой-то вроде бы перед ним обязанности. И ведь все вопросы они решили – и с квартирой, и с арендой, и так, со старой дружбой, – а у Маши все равно не получалось быть с ним открытой и доверчивой, как в детстве, совсем не получалось. Миша пытался предлагать ей свою помощь, но Маша закрывалась от него, как устрица в своей раковине, никуда не пускала, ни в один уголочек собственной жизни. Боялась, наверно: один раз впустила уже одного такого, до сих пор тяжело вспоминать. Тяжело и не хочется. Хотя, что ж Мишку-то бояться, у него своя семья, он на Машку и не претендует.
Да, что-то она сбилась с мысли. Итак, обед приготовить и уборку сделать. А еще белье поменять и Александре комнату приготовить. Александре постелить зелененькое и зеленые полотенца положить, а себе…
Маша с усилием открыла дверь в квартиру, лихорадочно выдернула ключ из замка. Последнее время замок заедало, один раз даже пришлось Гаврилу-консьержа на помощь звать. Гаврила дверь открыть помог, долго разглядывал замочную скважину, влажно дыша в нее чесноком, и вынес вердикт:
– Такое, Мария Константиновна, чувство, что замок-то поломан у вас. Вы в него, случайно, другим ключом не лазали, от другого замка? Случайно, может быть? Может, ошиблись? Или кто другой не тем ключом открывал? Может быть, этот ваш, волосатик, что к вам ходит?
Имелся в виду, ясное дело, Иван. Но Маша ключей ему никогда не давала, да и вообще какое кому дело, кто к ней ходит! Живет себе одна, никого не трогает, а Гаврила… Ух, соглядатай! Ведь непременно настучит при случае Мишке, что к Марии приходит по вечерам волосатик. Нет, ночевать не остается, домой уходит поздно, но долго в квартире бывает, долго…
Кому какое дело!
Но слесаря надо бы вызвать, а то в один прекрасный день придется под дверью ночевать.
Мария скинула сырые мокасины, прошлепала босиком в спальню, переоделась. Механически переоделась и механически двинулась на кухню за вечерним кефиром.
Нет, все-таки бесхозяйственная она стала, совсем распустилась. Даже цветок в горшке себе купить не хочет, потому что лень поливать. Возвращается каждый вечер в квартиру, а дома даже ничем не пахнет. У каждого жилья обязательно должен быть свой запах, а у Машиной квартиры никакого запаха нет: ни табаком не пахнет (в этой квартире Маша даже курить не решалась, позволяла себе сигаретку только на работе или в кафе), ни едой, ни цветами, даже аромакристалл не помогает, не делает Машину квартиру более обжитой. Когда они с бабушкой жили, то в их квартире постоянно витал слабый аромат цитрусов – бабушка боялась моли и всюду раскладывала сушеные апельсиновые корочки, – дом в Лошках пах травами, в изобилии развешенными на чердаке, дом Степаныча насквозь пропах скипидаром, машинным маслом, древесными стружками. Вон ниже этажом армянская семья живет, так они как только дверь открывают, вся лестница наполняется невообразимой смесью жареного мяса, кинзы, рейхана, трубочного табака, терпких цветочных духов, и даже кошачьей мочи. Вместе с ароматами на лестницу выплескивается гул множества голосов, женский смех, детский плач… А что, если котенка себе завести? Собаку Маше не потянуть, с собакой гулять надо и на целый день одну бросать жалко – это тебе не Лошки, где можно было Незабудку с собой на службу таскать, – а котенка можно, все будет не одна…
