— Да, мы общались сегодня утром, но что я могу сообщить? Ничего существенного.
— То есть отдавать фотографии полиции вы не захотели? — спросила Тора. — Нет, мы, конечно, возьмем их у вас, но мне просто любопытно.
— Я подумал, что это им ни к чему, — пожал плечами Робин. — Какое отношение они могут иметь к убийству Бирны? Всего лишь невинные бытовые снимки. — Он дружелюбно улыбнулся. — Кроме одного, где в объектив попала мертвая лиса.
Они сидели в баре, на столе перед ними возвышалась стопка фотографий, извлеченных Робином из толстого плотного конверта с написанным на нем именем Бирны.
— И где вы ее снимали? — спросил Мэтью, показав пальцем на дохлую лису в центре фотографии.
Мертвый зверек лежал на боку в густой траве. Язык свешивался из пасти, роскошный светло-коричневый мех был изодран и перепачкан кровью.
— Она валялась возле тропинки, ведущей к старой ферме, расположенной неподалеку отсюда. Бирна попросила меня сходить с ней, пофотографировать. Мы долго бродили и наткнулись на лису. Бирна посоветовала мне запечатлеть и ее. Снимок, конечно, не передает всех ощущений, но там и сама лиса, и местность виделись по-другому. Несчастное животное было ранено и пыталось ползти. От охотника она, конечно, ушла, но только рана оказалась смертельной.
— Вы взяли лису с собой? — спросила Тора.
— Да вы что?! — воскликнул Робин. — Мы к ней и не приближались. Она уже начала разлагаться, у нас и мысли не было до нее дотрагиваться.
— Как вы полагаете, мог кто-то прийти туда после вас и взять лису? — продолжала расспрашивать фотографа Тора.
Робин изумленно поглядел на нее и перевел взгляд на Мэтью.
— Не понимаю, куда вы клоните, но, думаю, это вполне вероятно. Лиса была отлично видна с тропинки. Любой шедший по ней обязательно бы ее заметил. — Лицо его вдруг вытянулось. — Представления не имею, кому она могла понадобиться. Хотя, возможно, у нее ценный мех. Неужели исландцы так любят лис?
Тора улыбнулась.
— Не до такой степени, чтобы собирать их трупы. Нас с Мэтью судьба мертвой лисы интересует совсем по другой причине, но слишком долго объяснять. — Она взяла стопку фотографий и начала их просматривать. — Бирна не говорила вам, почему выбрала именно этот пейзаж? Я смотрю, тут преимущественно виды старой фермы и ее окрестностей и только на одной изображен стальной люк, а на второй, насколько я могу судить, внутренняя стена дома. Зачем они потребовались Бирне, вы не спрашивали?
Робин склонился над фотографиями.
— Стальной люк вроде бы попал в кадр случайно, он находился на поляне недалеко от фермы, с другой стороны холма, — пояснил он. — А внутренняя стена сфотографирована здесь, в старой части отеля, в подвале. Бирна, ничего не объясняя, попросила меня снять стену на следующий же день. Относительно люка она тоже ничего не говорила. Да я и не расспрашивал — подумал, речь идет о ее архитектурном проекте. Я и сейчас не понимаю, зачем ей нужны были снимки.
— Она ничего не рассказывала вам об этом камне? — Мэтью кивнул на три фотографии валуна с надписью, обнаруженного ими позади отеля.
— Немного. Забавно, пока я фотографировал, она по моей просьбе перевела надпись. Очень необычный стишок. Я еще посмеялся и спросил: «У вас, исландцев, традиция такая — выбивать надписи на камнях?» Бирна ответила, что традиции такой нет. Она сама удивилась, увидев на камне надпись.
— Она не объяснила вам ни причину своего удивления, ни значение надписи?
— Нет вроде бы, — покачал головой Робин. — Бирна подумала, что стихи оставил кто-то из прежних обитателей фермы. Она не исключала, что камень является надгробием, поставленным на могиле домашнего любимца, только стихи сочла не совсем подходящими. Она довольно долго ломала голову над надписью, но, мне кажется, так ни к какому выводу и не пришла.
Мэтью тронул Тору за рукав.
— Посмотри, какая занятная фотография. — Он передал ей снимок Бирны, разговаривающей со стариком у входа в отель. Тора жадно схватила его. — Они могли обсуждать перестройку дома. Он же хочет жить там круглый год, — улыбнулся Мэтью.
Робин наклонился над карточкой, вызвавшей у Торы столь живой интерес.
— Ах вот вы о ком. Я снял их ради забавы. Мы возвращались со старой фермы, подошли к отелю, когда появился этот старик и о чем-то заговорил с Бирной. Он живет здесь, я его неоднократно замечал в ресторане.
Тора кивнула.
— Вы не в курсе, о чем они беседовали? — спросила она.
— Понятия не имею, — отозвался Робин. — Они говорили по-исландски. Хотя не нужно быть лингвистом, чтобы по выражению лиц определить настроение человека. Разговор был явно не дружеский. Я сфотографировал их, а вскоре они начали спорить, и я убрал фотоаппарат.
— Бирна не рассказывала вам потом о предмете спора? — вмешался Мэтью.
— Она произнесла странную фразу. Об ответственности людей за их прошлые осознанные поступки, — сказал Робин. — Она была сильно раздражена, поэтому я не стал ее расспрашивать. — Он задумался. — Она сравнила прошлые грехи со старыми долгами. Я не очень понимал ее и сменил тему.
Услышав о прошлых грехах, Тора и Мэтью вопросительно переглянулись. Им вспомнился Магнус Балдвинссон.
Медсестра подошла к кровати, на которой дремала старушка, мягко потрясла ее за плечо и тихо проговорила:
— Малла, дорогая, просыпайтесь. Нужно принять таблетки.
Старушка открыла глаза. Она долго молча смотрела в потолок, затем часто-часто заморгала и слабо откашлялась. Медсестра знала, что иногда старушка приходит в себя не сразу, поэтому терпеливо ждала, держа в руке небольшой пластиковый стаканчик с белыми и красными таблетками.
— Давайте приподнимемся, — сказала она, — а через минутку опять ляжем.
— Она приходила, — прошептала старушка, продолжая рассматривать потолок и словно не замечая стоявшую возле кровати женщину, терпеливо ожидавшую, когда же больная оторвет голову от подушки.
— Кто приходил? — спросила медсестра безо всякого интереса. Она давно уже привыкла к той белиберде, которую постоянно несли старики, особенно спросонок. В такие минуты они будто уходили в далекое прошлое, когда были моложе, здоровее и не нуждались ни в ком и ни в чем.
— Она приходила, — повторила старушка с улыбкой. — И простила меня. Она уже не сердится. Она всегда была такой ласковой.
— Вот и замечательно, — мягко проговорила медсестра. — Сердиться нехорошо. — Она потрясла стаканчиком с таблетками. — А теперь привстаньте и выпейте лекарство.
Старушка, словно не слыша, смотрела на молоденькую медсестру.
— Я ее спросила, не сердится ли она на меня, а она ответила: «А почему я должна на тебя сердиться?» — Старушка с трудом приподнялась на локтях. — Ласковая была. Всегда ласковая.
— Водичку сами подержите или мне подержать? — спросила медсестра, взяла со стола стакан и передала его старушке.
