— Любопытно, почему это наши архивисты не нашли имен? Я имею в виду, тех, кто жил в нужном нам доме? Ведь мы точно знаем, что там кто-то жил, так почему же не записаны имена? — размышляла вслух Элинборг, выходя из машины.
— Это как раз неудивительно. В те времена с учетом был полнейший бардак. Во время и после войны в Рейкьявик привалила целая толпа народу со всей страны, и людей поначалу регистрировали где попало, ну просто для проформы, а уж только потом народ начинал искать, где жить по-человечески. Ну и плюс, поскольку их было так много, запись велась не слишком тщательно, да и потерять какие-то материалы статистики тоже могли. В общем, там какая-то проблема, сотрудник, с которым я говорил, сказал, что так сразу найти ничего не сможет, потребуется время.
— Но там точно кто-то жил.
— Может, этот кто-то жил там недолго. Или, как я сказал, жили они там, а зарегистрированы были по другому адресу, то есть сначала записались в одном месте, потом переехали сюда, а известить власти о смене адреса поленились. Легко вообразить, что они жили здесь, скажем, пару месяцев или лет, пока в городе было совсем тяжко с жильем, а потом, как военную базу закрыли, переехали в оставленные американцами бараки. Барачные жители, как тебе такое название?
— Человек, одетый в пиджак от «Бёрберри», другого придумать и не мог, — фыркнула Элинборг.
Хозяин дома встретил их у дверей. Пожилой, худощавый, ходит с некоторым трудом, седой, лысоватый. Одет в светло-голубую рубашку, довольно тонкую — просвечивает майка, — и серые бархатные штаны, на ногах новенькие теннисные кроссовки. Пригласил зайти; Элинборг не могла не отметить, сколько у него в доме барахла, и решила, наверное, он живет тут круглый год. Надо уточнить.
— Да, пожалуй, так оно и есть, — ответил хозяин и уселся в кресло, указав гостям на два других. — Построил дом лет сорок назад, а потом и переехал сюда окончательно и целиком, вот прямо сел в свою «Ладу»,
[28]
погрузил в нее весь скарб и переехал, лет этак пять назад, если не изменяет память. А может, и все шесть. Знаете, когда стареешь, не отличаешь уже один год от другого. А жить в Рейкьявике я больше не хотел. Гнусный городишко сидел у меня прямо в печенках, вы не поверите…
— А скажите, вот здесь, на склоне, не было, случайно, дома? Скажем, летнего домика, притом его не обязательно использовали по назначению? — перебил старика Сигурд Оли, не желая слушать рассказы о золотых временах, когда уксус на халяву был слаще, а вода мокрее. — Как раз примерно сорок лет назад, когда вы начали строить свой?
— Летний домик, но летом в нем не жили? Не понимаю…
— Да, тут вроде был дом на этой стороне Ямного пригорка, — сказала Элинборг. — Построен за некоторое время до войны.
Она подошла к окну:
— Если он был, то вы должны были его видеть, вот прямо из окна гостиной.
— Гляди ты, а я ведь и в самом деле помню, был там дом, точно, и мало того что неокрашенный, так еще и недостроенный. Его давно снесли. Кабы его достроили, был бы преотличный летний домик, шикарный даже, куда как побольше моего, но дело не довели до конца, а пока я тут жил, он и вовсе пришел в негодность. Стены держались буквально на честном слове. Двери поотваливались, окна повыбивали. Я мимо него ходил частенько, рыбку ловить в Рябиновом озере. Только уж давно не хожу.
— И что же, там никто не жил? — поинтересовался Сигурд Оли.
— Нет, дом стоял пустой. В такой халупе жить было нельзя, он едва не разваливался.
— Значит, насколько вам известно, там никто не жил, — сказала Элинборг. — Или, может быть, вы помните людей, которые жили там до того?
— А почему вы спрашиваете про этот дом?
— Мы скелет нашли, там, на холме, — ответил Сигурд Оли. — Вы разве в новостях не видели?
— Скелет? Нет. От кого-то, кто жил в том доме?
— Этого мы не знаем. Мы как раз и пытаемся разобраться в истории этого дома и его жителей, — объяснила Элинборг. — Мы знаем, кто домом владел, но этот человек умер много лет назад, и списка жителей мы тоже пока не нашли. А может быть, вы помните еще военную базу, казармы, на другой стороне холма? На южной. Или, допустим, склад боеприпасов?
— О, казарм тут было пруд пруди, по всей округе стояли, — сказал старичок. — И британцы тут были, и янки. Я ничего такого особенного про них не помню, да я тогда и бывал тут нечасто. Только потом сюда приехал дом строить. Вам лучше с Робертом поговорить.
— С Робертом? — переспросила Элинборг.
— Он тут одним из первых построил себе летний домик, вот как раз под самым холмом. Только я не знаю, может, он помереть успел. Уже некоторое время живет в доме престарелых. Звать Роберт Сигурдссон. Если он еще жив, поговорите с ним.
Звонка на массивной дубовой двери не было, так что Эрленду пришлось стучать, надеясь, что в особняке его стук кто-нибудь расслышит. Домом, куда явился следователь, некогда владел лично Беньямин Кнудсен, в свое время — очень известный рейкьявикский предприниматель. Умер он в начале шестидесятых, оставив наследников, племянника и племянницу, те переехали в его особняк и прожили там до собственной смерти. В браке ни один из них не состоял, но у племянницы была внебрачная дочь. Она-то и жила в доме в настоящее время. Врач, не замужем, насколько Эрленд сумел выяснить. Занимает первый этаж, а второй сдает. Эрленд говорил с ней по телефону, и они условились встретиться около полудня.
Состояние Евы Линд не менялось. Он заглянул к дочери перед тем, как идти на работу, посидел рядом с ее кроватью некоторое время, наблюдая за приборами — на разных экранчиках показывались пульс, давление и так далее. Все в норме, включая электрокардиограмму. Дышать самостоятельно она не могла, с регулярными интервалами в палате раздавался свистящий звук легочного насоса. Покидая отделение интенсивной терапии, Эрленд перекинулся парой слов с врачом, тот сказал, что ничего нового сообщить не может. Эрленд спросил, может ли он чем-то помочь, врач ответил, что да, и посоветовал говорить с дочерью — чем больше, тем лучше. Ну и что ж, что она в коме, ей полезно слышать его голос. Да это и родственникам больных помогает в такой ситуации — побольше говорить. Так легче пережить случившееся. Ева Линд вовсе не умерла, совсем наоборот, так что ему следует помнить об этом и обращаться с ней, как будто она в сознании.
Прошло немного времени, и массивная дубовая дверь отворилась — на пороге стояла женщина, на вид около шестидесяти. Пожала гостю руку и назвалась Эльзой. Стройная, миловидная, слегка накрашена, коротко стриженные темные волосы на пробор, одета в джинсы и белую блузу. Ни колец, ни браслетов, ни ожерелий. Пригласила пройти в гостиную, предложила сесть. Ведет себя дружелюбно, но решительно, весьма уверена в себе.
— И что же, вы думаете, это за скелет? — спросила она, выслушав рассказ Эрленда.
— Мы пока представления не имеем, но, видимо, скелет как-то связан с домом, летним домиком, который некогда стоял неподалеку. Дом этот принадлежал вашему двоюродному деду, Беньямину. Он часто там бывал?
