Ева Линд никак не шла у него из головы. Мобильный был у него при себе, и он все ждал, вдруг позвонят из больницы. Ждал каждую минуту. Совесть не давала ему покоя — он же должен быть рядом с ней, так что он делает в этом подвале? Может, в самом деле взять на несколько дней отпуск и просто сидеть рядом с дочкой и говорить с ней, вот как тот врач наказал. Не отходить от нее, не оставлять ее одну без сознания в отделении интенсивной терапии. Кто ей скажет доброе слово, если не он, кто из родных придет к ней, если не он? Это все, конечно, правильно, да только он знает, что не усидеть ему там без дела, ожидая, пока ей не станет лучше. Работа — лучшее лекарство, какое он знает. Без работы мысли его все время идут в одном направлении, а туда их отпускать нельзя. Все он норовит вообразить себе худшее, немыслимое, непоправимое — нет, нельзя, гнать прочь работой.
К черту все это, в самом деле, надо сосредоточиться. Вот у меня целый подвал, разбирай не хочу. А вот старинный письменный стол, что это там внутри? О, счета, кто плательщик? О, то, что надо, «Магазин Кнудсена». Выписаны от руки, разобрать почерк очень трудно, кажется, это за поставки. В других ящиках — другие счета, похожие; судя по типу закупок, у Беньямина Кнудсена был магазин колониальных товаров — чай, кофе, сахар и прочее.
И ничего про аренду летнего домика под Рейкьявиком, на современном Ямном пригорке.
Синдром отнятия наконец скрутил Эрленда в бараний рог, и следователь отправился на улицу за глотком никотина — в подвале как раз имелась дверь, ведущая в сад. Какой чудесный сад, кстати, все начинает оживать, весна все-таки. Впрочем, Эрленд не особенно обращал внимание на флору, а просто стоял, вдыхая живительный смрад и выдыхая его обратно. Довольно быстро выкурил две сигареты подряд. Многовато, решил Эрленд и уже было собрался вернуться в подвал, как в кармане зазвонил мобильный.
— Как там Ева Линд? — первым делом спросила Элинборг.
— Без сознания, как и раньше, — резко оборвал ее Эрленд, не желая тратить время на пустую болтовню. — Что-то новое есть?
— Я поговорила с нашим стариком, Робертом. Ну который жил у пригорка. Я не очень уверена, что правильно его поняла, но он вроде бы вспомнил, что какие-то люди ходили вокруг этих твоих кустов.
— Кустов?
— Ну которые рядом со скелетом.
— А, смородина! Ну и кто же?
— Думаю, он умер.
Кто-то хихикает на заднем плане — кто? А, ну конечно, Сигурд Оли.
— Тот, кто бродил меж кустов?
— Нет, Роберт, — сказала Элинборг. — Так что больше мы из него ничего не вытянем.
— Ну и кто же там бродил меж кустов?
— Роберт изъяснялся очень туманно. Некто приходил к кустам, часто, но гораздо позднее. Собственно, вот и все, что он смог произнести внятно. А потом попробовал добавить еще пару слов. Сказал «зеленая женщина» — и замолчал.
— Зеленая женщина?
— Да. Зеленая.
— Часто, много позднее, зеленая, — повторил Эрленд. — Много позднее, что это он имел в виду?
— Я же и говорю, он едва дышал, говорил с паузами, поди пойми, о чем он. Вроде бы он еще добавил, что эта женщина была не только зеленая, но и…
Элинборг запнулась.
— Но и какая? Неужели плоская? — спросил Эрленд.
— Нет, скрюченная.
— Скрюченная?
— Так он ее описал. Он уже не мог говорить, несчастный человек, взял у меня блокнот и накорябал одно слово — «скрюченная». А после как бы заснул, и, наверное, что-то в этот же миг с ним приключилось, потому что вдруг ни с того ни с сего весь больничный персонал слетелся, как вороны на падаль, к Роберту в палату и…
Элинборг замолчала. Эрленд обдумал ее слова.
— Получается, некоторое время спустя к нашим смородиновым кустам приходила женщина, и приходила часто.
— Видимо, это уже после войны, — вставила Элинборг.
— А он не вспомнил, жил кто-то в этом доме или нет?
— Вспомнил, там жила семья, — ответила Элинборг. — Муж, жена и трое детей. Больше ничего не смог сказать.
— Значит, там таки жили люди, в этом доме?
— Получается так.
— И еще она была скрюченная. Что это значит? Сколько там лет этому Роберту?
— Ему за девяносто… точнее, наверное, было за девяносто.
— Черт его поймет, что он хочет этим словом сказать, — пробормотал Эрленд словно бы про себя. — Скрюченная женщина в смородиновых кустах. А в доме Роберта кто-нибудь живет? Этот дом еще существует?
Элинборг изложила боссу, что они с Сигурдом Оли поговорили с нынешними владельцами дома, но собеседница их не выказала большого желания разглагольствовать. Эрленд в ответ предложил им повторить эксперимент, а именно — расспросить всех соседей, не видел ли кто людей, навещающих смородиновые кусты, и не было ли среди этих людей женщины. Надо также опросить родственников Роберта, если таковые имеются, и выяснить, не рассказывал ли он и им про семью из пяти человек, жившую в доме по соседству. Сам он тем временем еще покопается в подвале, а потом отправится в больницу к дочери.
Эрленд вернулся к барахлу Беньямина, торговца колониальным товаром, размышляя, сколько дней ему еще придется здесь провести в поисках чего-нибудь стоящего. Порылся немного в письменном столе, но, судя по всему, там были лишь счета и прочие бумаги, относящиеся к деятельности его главного детища, «Магазина Кнудсена». Эрленд сам не помнил этой лавки, но знал, что располагалась она на Окружной улице.
Спустя два часа, две чашки кофе от щедрот хозяйки дома и две сигареты в придачу Эрленд наткнулся на серый сундук. Заперт на ключ, но ключ в замке. Сразу не открылся, пришлось хорошенько поднажать. Сверху в сундуке конверты и бумаги, стянутые резинкой. Никаких счетов. Несколько фотографий, какие-то в рамках, какие-то без, несколько писем. Эрленд изучил их. Он, конечно, понятия не имел, кто изображен на фотографиях, но решил, что тут обязательно должен быть и сам Беньямин. Вот, например, на этой — на заднем плане лавка с витринами и дверью, а перед ней стоит красавец-мужчина, высокого роста, немного полноватый. Конечно, это он — ведь за его спиной над дверью вешают вывеску, а на ней написано «Магазин Кнудсена».
Этот же мужчина обнаружился и на других фотографиях. На некоторых компанию ему составляла юная дама — оба, как правило, улыбались в камеру. Все сняты на улице, на всех — отличная погода.
Отложив фотографии, Эрленд взялся за стянутые резинкой бумаги. Это оказались любовные письма Беньямина своей будущей жене по имени Сольвейг. Иные представляли собой короткие записочки типа «люблю-целую-обнимаю», иные были подлиннее и рассказывали о разнообразных событиях в жизни автора, но все были пронизаны нежнейшими чувствами к адресату. Кто-то разложил письма в хронологическом порядке; немного поежившись — неудобно все-таки совать свой нос в чужие дела, — Эрленд прочел одно из них наугад. Ему тут же стало стыдно, в самом деле, я словно подглядываю за ними сквозь замочную скважину.
