— Но в таком случае выходит, что вся семья — сообщники? Такой заговор убить несчастного? — спросил Сигурд Оли, в шоке от теории босса.
— А что тут такого? — сказал Эрленд.
— То есть нашего жмурика зарезали, огрели по голове обухом, застрелили или еще чего, а потом закопали в саду, — заключила Элинборг.
— Ага, и распустили слух, мол, пошел куда-то, да так и сгинул. Конечно, его поискали, конечно, не нашли, и он пролежал на Пригорке до тех пор, пока Рейкьявик не разросся так, что в могиле парню стало тесно.
Сигурд Оли и Элинборг переглянулись, потом уставились на Эрленда.
— У Беньямина была подружка, невеста даже. И она пропала без вести при таинственных обстоятельствах, — продолжил Эрленд. — Примерно в то самое время, когда он строил свой летний домик. Говорили, мол, она утопилась и Беньямин после этого был уже не тот. Он собирался устроить настоящую революцию в рейкьявикской коммерции, но как девушка исчезла, впал в депрессию и постепенно забросил дела.
— А на самом деле она вовсе не пропала, ты хочешь сказать, — вставил Сигурд Оли.
— Нет, почему же, пропасть она пропала.
— Но на самом деле он ее убил.
— Я, признаться, с трудом это себе представляю, — сказал Эрленд. — Я читал письма, что он ей писал, и, на мой взгляд, он не мог тронуть ее и пальцем.
— Да запросто, — возразила Элинборг, человек весьма начитанный в том, что касалось любовных романов. — Ревность — великая штука. У него была невеста, он ее любил. Но, отчаянный ревнивец, он ее убил. В землю закопал, но надпись не написал. Убил, потому что любил. Тут ему и конец.
— Я вот чего не могу понять, — сказал Эрленд. — Ведь странно, сами посудите, когда молодой еще человек вдруг ррраз — и считай что концы отдал, все бросил и так далее. И якобы только из-за того, что куда-то делась его возлюбленная. Даже если предположить, что она покончила с собой. Насколько я понимаю, после ее исчезновения Беньямину белый свет стал не мил. Из-за одной только утраты? Может, тут что-то еще кроется?
— Может, у него остались ее волосы? — размышляла вслух Элинборг; Эрленд не сразу понял, думал, она все еще про сюжетные повороты бульварной литературы. — Скажем, в рамке с фотографией или в медальоне? Если он так смертельно был в нее влюблен, почему нет?
— Волосы? Он с нее скальп снял, ты хочешь сказать? — ахнул Сигурд Оли.
Эрленд и Элинборг расхохотались.
— Да, дружок, я знал, что ты придурок, но чтобы настолько… — улыбнулся Эрленд, сообразив, куда клонит Элинборг.
— Не, ну правда, какие еще волосы? — обиженно спросил Сигурд Оли.
— И если так, то мы по меньшей мере сможем точно понять, нужно вести расследование в этом направлении или нет.
— О чем вы? — недоумевал Сигурд Оли.
Посмотрел на коллег и решил-таки закрыть рот.
— Вы про анализ ДНК, что ли?
— Тупой, но дошло, — усмехнулась Элинборг. — Но остается еще эта женщина у кустов. Было бы любопытно ее найти.
— Зеленая женщина, — задумчиво произнес Эрленд.
— Босс, — обеспокоенно вставил Сигурд Оли.
— Да.
— Но ведь на свете не бывает зеленых женщин!
— Сигурд Оли!
— Да, шеф.
— Запомни, тупой у нас в группе ты, а не я. Мне известно, какого цвета бывают исландские женщины.
В этот момент на столе у Эрленда зазвонил телефон. Говорил Скарпхедин, археолог.
— Ну, мон шер, дела идут отлично, ан масс. Денька через два мы доберемся до скелета, ву компрене?
— Денька через два?! — возопил Эрленд.
— А может, и через три. Ничего такого, что можно было бы считать орудием убийства, не нашли. Вам, мон шер, быть может, кажется, будто мы тут, ан масс, тратим время впустую, но я считаю, что нужно все делать по-человечески, ву компрене? Кстати, не желаете заглянуть к нам на огонек и ознакомиться с ходом работ, так сказать, персонально?
— Я как раз к вам собирался, — сказал Эрленд.
— Раз так, то не заедете ли куда-нибудь по дороге за чем-нибудь к кофе?
Эрленд почему-то вообразил, как Скарпхедин открывает рот, обнажая желтые клыки, и пьет из чашки.
— За чем-нибудь к кофе?
— Ну я не знаю, печенья там какого-нибудь с собой прихватите, — велел Скарпхедин.
Эрленд повесил трубку и попросил Элинборг сопроводить его на Ямный пригорок, а Сигурда Оли послал в подвал к Беньямину. Очень нужно, чтобы он хоть что-нибудь нашел про этот летний домик, который предприниматель построил, но забросил, и жизнь его стала не жизнь, а мучение.
По пути на раскоп Эрленд перебирал в памяти истории об исчезновении людей в непогоду, и припомнился ему случай Иона с Восточных фьордов. Ион пропал без вести в 1780 году, вероятнее всего в Ущелье Разноцветной реки.
[31]
Люди из округи сумели отыскать его лошадь — у той оказалась рана на шее. От Иона не нашли ничего, если не считать левой руки.
На руке была вязаная синяя варежка.
* * *
Симону часто снились кошмары. Его преследовало чудовище — его отец.
Кошмары ему снились, сколько он себя помнил. Чудовища он боялся больше всего на свете, а когда оно поднимало руку на маму, Симон думал только об одном — как бы прийти к ней на помощь. Во сне он видел эту грядущую неизбежную битву, много раз — как в книжке сказок, где рыцарь нападает на огнедышащего дракона, — но ни разу ему, Симону, не удавалось победить.
Чудовище, которое ему снилось, называлось Грим. Никогда — папа или отец. Грим, и никак иначе.
Симон не спал, когда Грим прокрался к ним в каморку в Мачтовом фьорде. Он прекрасно слышал, как тот шипел и грозил маме, что отнесет Миккелину в горы и убьет. Он видел, как страшно мама перепугалась, видел, как она словно бы сошла с ума, и откинулась назад, головой о кровать, и потеряла сознание. Тут Грим немного успокоился. Симон видел, как он привел ее в чувство, похлопывая по щекам. Ему показалось, что от Грима несет чем-то кислым, и Симон еще глубже зарылся в одеяло, и ему было так страшно, что он даже попросил своего бывшего друга Иисуса забрать его на небо.
Что Грим шипел маме дальше, он не слышал. Слышал лишь, как она о чем-то умоляет его, стонет, точно раненый зверь, а Грим только злорадно шипит и обзывает ее последними словами. Симон приоткрыл глаза и увидел, что ему прямо в лицо смотрит Миккелина — и в ее глазах неописуемый ужас.
