— Это ветчина, — сказал Грим. — Не откуда-нибудь, а прямо из самих Соединенных Штатов.
Симон в жизни не ел ничего вкуснее.
Сам он не задумывался поначалу, как так вышло, что эта вкуснятина оказалась у них на столе, но заметил, как озабоченно смотрит на это мама — особенно когда в один прекрасный день Грим вернулся домой с целой коробкой таких жестянок и спрятал ее под кроватью. А потом Грим стал то и дело отправляться с жестянками и другими непонятными Симону предметами в Рейкьявик, а когда возвращался, то усаживался за стол и пересчитывал кроны и эйриры, и в такие дни Симон замечал на лице Грима что-то похожее на радость. Во всяком случае, таким он его еще не видывал. Постепенно Грим стал чуть лучше вести себя с мамой, прекратил обзывать ее газовой блядью и в этом роде. И даже иногда гладил Томаса по голове.
А вещей в доме все прибывало. Появились американские сигареты, самые разнообразные — и невозможно вкусные — консервы, порой даже овощи, а особенно — нейлоновые чулки. За них, говорила мама, любая женщина в Рейкьявике готова продать родного отца. Но все это великолепие задерживалось у них дома ненадолго.
Однажды Грим вернулся домой с коробочкой, откуда шел какой-то восхитительный, но уже знакомый Симону запах. Грим открыл коробочку и дал всем попробовать, сказал, это жвачка, янки жуют ее весь день по поводу и без повода, словно коровы. Глотать эту штуку нельзя, а пожевав, надо выплюнуть и взять еще. Симон и Томас и особенно Миккелина принялись жевать что было сил, а потом выплюнули странную резинку и получили от Грима еще.
— Называется бубльгум, — сказал Грим.
Грим быстро выучился лопотать по-английски и подружился с военными, и те стали иногда заходить к ним в гости, когда получали увольнительную. В таком случае Миккелину запирали в задней комнате, мальчиков причесывали, а мама должна была надеть платье. Военные вели себя вежливо, здоровались, жали руки, представлялись, дарили мальчикам сладости. А потом садились за стол и разговаривали, потягивая что-то из фляжек. Позже прощались, выходили из дому, садились в военный джип и уезжали в город, и в доме снова становилось тихо. Других гостей у них не бывало.
Но чаще военные прямиком направлялись в Рейкьявик, а возвращались уже ночью, чем-то очень довольные, горланя на всю округу песни, и тогда у Пригорка делалось шумно, иногда слышались выстрелы в воздух, правда, не из большой пушки. Потому что если станут стрелять из большой пушки, говорил Грим, это значит, что в Рейкьявик пришли нацисты и скоро всех нас передушат, как котят. Сам он частенько отправлялся в город с военными и веселился вместе с ними, а когда возвращался домой, распевал американские песенки, которым его научили солдаты. Никогда прежде Симон не слышал, чтобы Грим пел.
А однажды случилось с Симоном нечто неожиданное.
В один прекрасный день — было воскресенье — он заметил незнакомого американского военного. Тот появился из-за холма с удочкой в руках, спустился к Рябиновому озеру и принялся ловить форель. А потом пошел на восток к Козлиному озеру,
[44]
все время насвистывая, и большую часть дня провел там на берегу. Стояла отличная погода, и военный бродил в свое удовольствие вдоль воды, закидывая удочку тут и там. Казалось, он просто развлекается, а не ловит рыбу по-настоящему — просто ему хочется повеселиться, погреться на солнышке у озера в хороший день. Иногда он садился и курил.
Часам к трем пополудни он решил, что пора и честь знать, сложил удочку пополам, положил в пакет три пойманных рыбины и той же неспешной походкой направился прочь от озера и вверх по пригорку, но вместо того, чтобы обойти их дом стороной, остановился и обратился к Симону. Симон не понял ни слова.
— Аёперенцин? — повторил свой вопрос военный, улыбнулся и показал пальцем на дом.
Двери были нараспашку — мама всегда оставляла двери открытыми в хорошую погоду. Томас и Миккелина загорали на заднем дворе, а мама занималась домашними делами.
Симон все равно ничего не понял.
— Юдонтандестендми? — сказал военный. — Май нейм из Дейв. Ай эм эн америкен.
Эти звуки Симон узнал — военный сказал ему «меня зовут Дейв». Симон кивнул. Дейв протянул ему пакет с рыбой, потом положил его на землю, вынул рыбу и тоже положил ее на землю.
— Айвонтъютухэвдис. Юандестенд? Кипдем. Дейшудбигрейт.
Симон смотрел на Дейва круглыми глазами, не понимая ни слова. Дейв улыбнулся, показав начищенные белые зубы. Росту невысокого, худой, черты лица резкие, волосы темные, плотные, на пробор.
— Ёмаза, изшиин? — спросил Дейв. — Оёфаза?
Симон, как и раньше, ничего не понял и только пожал плечами. Тогда Дейв расстегнул нагрудный карман, вынул оттуда маленькую черную книжечку и стал ее листать. Найдя нужное место, он протянул книжечку Симону и показал пальцем на строчку.
— Кенъюрид? — спросил он.
Симон прочел указанную Дейвом строчку. Там все было понятно — написано по-исландски. А под ней написано уже что-то непонятное, на иностранном языке. Дейв прочел вслух исландскую строчку, стараясь изо всех сил.
— Ме-ня зо-вут Дейв, — сказал он и повторил по-английски: — Май нейм из Дейв.
А потом снова протянул книжечку Симону.
— Меня зовут… Симон, — сказал Симон и улыбнулся.
Дейв улыбнулся ему в ответ, полистал книжечку еще и снова протянул ее Симону.
— Как дела, красотка? — прочитал Симон.
— Йес! Йес! Батнотгорджес, джастъю, — сказал Дейв и расхохотался.
Симон не понял ни слова. Дейв нашел еще одно слово в книжечке и показал Симону. Слово было «мама». Симон прочел слово вслух, и тогда Дейв показал на него пальцем, кивнул и спросил по-исландски:
— Где находится?
Симон понял, что незнакомец хочет узнать, где его, Симона, мама, и махнул рукой — мол, иди за мной. Вместе они дошли до дома и вошли внутрь, сначала в гостиную, потом в кухню. Там мама штопала носки. Заметив Симона, она улыбнулась, но как увидела Дейва, замерла, словно окаменела, выронила носок и вскочила на ноги, да так, что стул опрокинулся. Дейв перепугался не меньше ее, сделал шаг вперед и замахал руками.
— Сорри, — сказал он. — Плиз, аймсоусорри, айдиднт уонттуфрайтенъю. Плиииз.
Мама отшатнулась, отошла назад к раковине и уставилась на пол, словно не смела поднять глаза на гостя.
— Симон, пожалуйста, уведи его отсюда, — попросила она.
— Плииз, айвилгоу, — сказал Дейв. — О'кей, о'кей. Аймсорри. Аймгоуин…
— Симон, пожалуйста, уведи его отсюда, — повторила мама.
Симон не понял, почему мама так испугалась, и все смотрел то на маму, то на Дейва. Тот тем временем спиной вперед вышел сначала из кухни, а там и из дому, на задний двор.
