Во мне что-то сломалось, умерло. Погасло, как свеча на ветру. Я искал его, но не нашел, и мне все время снятся сны, будто я снова его ищу. Я точно знаю, он где-то там, укрыт за стеной пурги, бродит без дороги, продрог насквозь и его надо во что бы то ни стало найти, ведь иначе он упадет в снег неведомо где, и там его никто не отыщет, снег сугробом ляжет поверх него, и он замерзнет насмерть. И вот я ищу его, ищу, но, сколько ни хожу по пустоши, сколько ни зову его, он не слышит меня, не видит меня. Он навечно скрылся за стеной пурги, и мне ни за что его не отыскать.
Эрленд поднял глаза на дочь.
— Получается, он как бы отправился прямиком к богу. А меня нашли. Меня нашли, и я выжил, а его — нет. Я его потерял. И мне нечего было им сказать. Я не знал, где мы были, когда выскользнула рука. Такая была ужасная пурга, я ни черта не видел. Мне было десять лет от роду, я сам едва не замерз насмерть и ничем не мог им помочь. И они тогда послали повсюду людей искать его, и пустошь исходили вдоль и поперек, с утра до вечера, днем с огнем, и все звали его, и протыкали сугробы палками, и брали с собой собак, и мы слышали собачий лай, и мы слышали, как они кличут его, но ничего не вышло. Его так и не нашли.
Его так и не нашли.
И вот на днях я наткнулся, вот прямо здесь, в коридоре больницы, на какую-то женщину. И она сказала мне, мол, у нее для меня весточка от некоего мальчишки, что идет сквозь пургу. Он якобы говорит мне — не бойся, ты не виноват. Что это значит? Я в такие вещи не верю, но как мне иначе это понимать? Я был виноват всю жизнь, и плевать, что я всю жизнь прекрасно понимал — никакой моей вины тут не может быть, мне было всего десять лет. И все же я мучил себя этой виной, пытал себя, травил, словно ядом, и яд этот из тех, от которых нет противоядия. И тому есть причина.
Это был не просто мальчик. Это не неведомо чья рука выскользнула из моей.
Штука в том, что мальчишка, с которым я шел сквозь пургу…
Это был мой младший брат.
* * *
Мама вошла вслед за Томасом и захлопнула дверь, оставив холодный ветер выть в одиночестве снаружи. В утреннем сумраке кухни она разглядела Грима и Симона, они сидели за кухонным столом друг напротив друга. Лица Грима она не видела.
Впервые он предстал перед ее глазами с тех пор, как его увезли прочь в военном джипе. Страх снова сковал ее, перекатываясь ледяными волнами через голову. Она ожидала его возвращения всю осень, но не знала, когда именно он должен выйти из тюрьмы. Увидев, как в коровник со всех ног вбежал запыхавшийся Томас, она сразу поняла, в чем дело.
Симон не смел пошевельнуться, лишь голову повернул к дверям и увидел, как вошла мама. Томас выпустил ее руку и ринулся в коридор, к Миккелине. Из глаз Симона на маму глянул смертный ужас.
Грим неподвижно сидел за столом. Минуло несколько мгновений, в доме царила гробовая тишина, нарушаемая лишь взвизгами осеннего ветра, пробивавшимися сквозь щели, и дыханием мамы — они с Томасом бежали всю дорогу от фермы до Пригорка. Весной ее страх перед Гримом унялся, словно спрятался в чулане, но едва она увидела его снова, как двери чулана распахнулись, и в единый миг она опять превратилась в ту женщину, которой была всю жизнь до этой весны. Время, что Грим пробыл в тюрьме, как корова языком слизнула; его будто и не было. У нее задрожали ноги, перехватило дыхание, лицо обмякло, плечи опустились. Инстинкт сработал сам собой. Нужно выглядеть так, словно тебя нет. Показывать, что ты подчиняешься. Повинуешься. Готова к самому худшему.
В единый миг ее облик стал прежним. Дети сразу это заметили.
— Мы тут с Симоном поговорили немного, — сказал Грим и наклонился вперед, чтобы лампа осветила ожог.
У мамы расширились глаза при виде ошпаренной кожи и склеенных век. Она приоткрыла рот — то ли хотела сказать что-то, то ли вскрикнуть, — но не издала ни звука и лишь ошалело смотрела на Грима.
— Что скажешь, красив я? — ухмыльнулся он.
Грим выглядел и вел себя как-то странно. Симон никак не мог понять, в чем тут дело. Он словно был более обычного уверен в себе и самодоволен. Он всегда был их властелином, подчеркивал свою власть каждым шагом, каждым поступком по отношению к семье, но сегодня было еще что-то, он словно стал еще могущественнее, еще опаснее, и Симон все силился понять, отчего ему так кажется.
Грим тем временем поднялся из-за стола и пошел к маме.
— Симон рассказал мне про одного американского солдата, который хаживал к нам летом, дарил рыбу. По имени Дейв.
Мама не ответила.
— Вот это — тоже подарочек от американского солдата, — сказал он, ткнув пальцем в ожог. — И того солдата тоже звали Дейв. У меня не открывается правый глаз, а все потому, что этому солдату пришла в голову веселенькая идея плеснуть в меня горячим кофе. Он поставил кофейник на огонь и довел до кипения, в руки не мог взять, пришлось надеть рукавицу. Я думал, он нальет нам обоим по чашке кофе, а он взял да и выплеснул весь кофейник мне в лицо.
Мама отвела взгляд от лица Грима и уставилась в пол.
— Они пустили его ко мне в камеру. Руки у меня были в наручниках, скованы за спиной. Думаю, они знали, что он собирается делать.
Симон, как приклеенный, сидел на стуле за кухонным столом. Грим шагнул из кухни в коридор, нависнув, как коршун, над Миккелиной и Томасом, а потом повернулся к маме и подошел к ней вплотную.
— Все это очень странно пахло. Словно караульные решили его отблагодарить за что-то, — сказал он. — Ты не знаешь, почему мне так кажется?
— Нет, — тихо ответила мама.
— Нет, — передразнил ее Грим. — Конечно, ты не знаешь, ты была слишком занята. Ту бизи. Ну, это все понятно, он же тебя еб как Сидорову козу.
Осклабился.
— Знаешь, я не удивлюсь, если в один прекрасный день его выловят из озера. Он ведь, наверное, не умеет плавать. Так кто ж его неволит сидеть у воды и ловить рыбу? Можно ведь и поскользнуться…
Грим положил руку маме на живот.
— Как думаешь, он не наследил тут, часом, а? — спросил он очень-очень тихо; каждый слог сочился ненавистью. — Не забыл ли он тут чего? После «пикника»? Как думаешь? Я хочу, чтобы ты знала: если он что-то тут забыл, то этому чему-то не жить. Я даже знаю, как это будет — я утоплю эту дрянь в кипятке. Ну раз уж папаша мне кипятком лицо облил.
— Ты это брось, — сказала мама.
Грим не сводил с нее глаз.
— Как эта сука узнала про недостачу? — продолжил он. — Кто бы это мог ему рассказать про меня и моих корешей, а? Ты, часом, не знаешь? Может, мы где-то прокололись. Может, он видел, как мы выносим товар со склада. Но может быть, он просто зашел сюда, подарил кое-кому рыбину да и увидел, чего у нас тут дома есть, и задумался, откуда все это барахло, а там взял и спросил об этом одну местную блядь. Блядь, которая живет в этом доме.
Грим сжал ей живот пальцами.
