Значит, я жив, пока считаюсь пропавшим или мертвым. Но рано или поздно мою личность установят. Значит, как только я выйду из больницы, мне сразу начнет угрожать смертельная опасность. И я, как только сообразил все это, сразу же вспомнил все, что со мной произошло. И снова меня обуял животный страх. Я хотел жить! Я любил жить, я в той могиле ногтями и зубами боролся за нее. Ох, как мне не хотелось умирать снова!
Надеяться на милицию я и не собирался. Кому вообще есть до меня дело? Напишу я заявление, начнут проверять, допрашивать, выезжать на место преступления… кстати, я не знаю, где оно находится. Пока что-то выяснят, пока соберут хоть какие-то доказательства вины Вареного, хоть какие-то улики, пройдет масса времени. А он-то узнает, что я заявил. И времени у него, чтобы убить меня, будет более чем достаточно. Значит, выход у меня один – убить Вареного.
Я пришел к этой мысли и целый день испытывал противоречивые чувства. У меня даже поднялась температура. Но постепенно страх сменился уверенностью в собственной правоте, решимостью и пониманием, что другого выхода у меня нет. А потом, только потом я стал думать о том, как убью Вареного. И пришло желание мести, желание, чтобы он испытал все то, что испытал я. Втоптать его в землю, изрешетить его пулями, размазать!.. Ох, как я теперь его ненавидел! Ненавидел за все: за пережитое, за сломанное счастье, сломанную жизнь. Я уже понимал в то время, что прежней жизни мне не видать, что все теперь пойдет по-другому. Все будет плохо…
А еще я понимал, что на всем белом свете мне не поможет никто…
Оля приехала через четыре дня после визита милиции. До сих пор помню выражение ее лица, на котором отражались сначала надежда, потом сомнения, а потом ужас, потому что в этом худом человеке с ввалившимися глазами и сединой она все же узнала своего мужа. Плакала она минут тридцать, вскакивая с края моей кровати и падая мне на грудь, потом отстраняясь, жадно всматриваясь в лицо, как будто сверяясь, что это все еще я.
Врач оставил нас наедине, как только понял, что молодая женщина узнала во мне своего мужа. И это было хорошо для моих планов. Я не стал ничего рассказывать Ольге, ссылаясь все на ту же потерю памяти. Зато я подробно выяснил у нее все, касающееся того, как она узнала, что я нахожусь здесь.
Как я и предполагал, моим делом в милиции занимались ни шатко ни валко. Я плохо представляю, как там у них все это происходит, но как-то, видимо, происходит. Ведь заявления о пропаже людей они принимают, как я слышал. Правда, не слышал, чтобы кого-то находили. Тем не менее Ольгу отправили сюда одну, а не привезли со следователем, чтобы запротоколировать опознание ею своего мужа. Значит, посоветовали съездить самой и посмотреть. Ну и хрен с ними, не это сейчас главное.
Главное было то, что Ольга никому не успела сказать, что отправилась в район посмотреть на раненого, потерявшего память человека без документов. Значит, и в милиции мою личность считают пока неустановленной. Ольга была удивлена, что я так подробно расспрашивал ее. И мне все же удалось вытянуть из нее, что приходил участковый. Что он посоветовал сюда съездить. Что большого энтузиазма он не выказывал – так, дежурный визит и выполнение просьбы какого-то инспектора.
Очень большого труда мне стоило убедить жену, чтобы она никому не сообщала о своей радости. Оставался врач, от которого факт не скроешь, но врач вряд ли кинется сам звонить в милицию областного центра. По крайней мере, не сразу и не завтра. А пока я делал вид, что жену не узнаю, но верю ей. Нужно было продержаться еще несколько дней, прежде чем меня выпишут под расписку.
Через восемь дней переполненная страхами Ольга забрала меня из больницы в местную гостиницу. Она хорошо усвоила то, что мне угрожает опасность, что разглашать тайну моего воскрешения пока еще не нужно. Но посвящать в подробности своих планов я ее, конечно же, не стал. Уходя вечерами из гостиницы и оставляя Ольгу, бледную от страха, одну, я убеждал ее, что встречаюсь с работниками милиции, которые расследуют мое дело. На самом же деле я приучал жену к своим ежевечерним отлучкам.
А потом я стал наведываться в город, благо что автобусы ходили несколько раз в день, а с прошлого года еще и электричку пустили. Как найти Вареного, я не имел никакого представления, поэтому бесцельно шлялся по проспекту, закрывая лицо воротником куртки и старательно меняя походку. В зеркале я себя после выздоровления видел, поэтому понимал, что в этом старике узнать прежнего Георгия Павлова сложно.
Я проходил мимо приблатненных компаний, останавливался возле открытых уличных кафе, где вечерами выпивали и веселились типичные криминальные личности. Я вглядывался во все встречающиеся лица, пытаясь вспомнить хоть кого-то из тех, кто присутствовал при моем убийстве. И когда мне неожиданно повезло, я отнесся к этому как к само собой разумеющемуся. Я просто уверен был, что найду их.
Я встретил того паренька, который в меня стрелял. Ни шока, ни всплеска ужаса, вызванного воспоминаниями, ничего. Я смотрел на него, сидящего с каким-то приятелем и двумя девицами под навесом кафе, и мысленно ставил галочку. Первый этап выполнен – я нашел. И как-то сразу я принял решение, что этого паренька я тоже убью. Ему на земле места нет, потому что он бандит, убийца, мразь, нелюдь. Вот он сидит – разрумянившийся, с мутной наволочью в глазах от выпитого пива, развалившийся, самодовольный. Гаденыш! А как побледнел-то, когда Вареный сунул ему в руку пистолет! И руки тряслись, и не смог убить… Вот и расплата.
Я понимал, что следить за парнем и узнать его место жительства мне не удастся. Наверняка они рванут отсюда на машине, смогу ли я быстро поймать такси или «частника» – вопрос. Надо было что-то предпринимать прямо сейчас. И я стал думать.
Наверное, со стороны покажется странным, что обычный человек, педагог, и вдруг спокойно анализирует, готовит убийство… Только я уже не был обычным человеком. Я был мертвецом, который вернулся с того света, чтобы отомстить, чтобы искоренить зло и чтобы мне самому было безопасно ходить по своему же городу.
Детективы я, как и многие, почитывал, даже любил. А в детективах, если их пишут люди, разбирающиеся в этом, можно почерпнуть много полезного. Например, я помнил, что при нанесении удара ножом убийца обязательно забрызгается кровью жертвы. Без крови убить можно, если жертву, скажем, задушить. Но только у меня еще не было столько сил, чтобы справиться с парнем, который к тому же демонстрирует свои накачанные бицепсы. А еще я читал, что в уголовной среде частенько фигурирует такое орудие убийства, как «заточка». Это или просто заточенный кусок металла, кустарно изготовленное подобие ножа, или острый пруток, подобие длинного шила. И читал я, что от такого орудия крови в момент нанесения удара почти не бывает.
Уже через час я вернулся с изготовленным орудием правосудия и мести – куском стального прутка толщиной около трех миллиметров. Сталь была отличная, упругая. Правда, пришлось потрудиться, чтобы заострить кончик до состояния швейной иглы. Ручку я изготовил просто – согнув вдвое и обмотав противоположный конец своего «шила» огромным количеством купленной в магазине изоляционной ленты.
