Так нельзя, осадил я себя. Давай займемся анализом. Насколько нашей стране по карману гуманность? То, что уровень тяжких преступлений в нашей стране не убывает, скорее наоборот, – я уже понял. Получается, что общество должно содержать все больше и больше убийц в течение, по крайней мере, 25 лет. Ведь, судя по всему, каждый из них имеет шанс получить помилование через этот срок. Почти каждый. И сколько это будет стоить нашему государству, у которого и так не хватает денег на повышение зарплаты бюджетникам, на повышение пенсии? А ведь недалек, я чувствую, момент, когда начнется разговор об увеличении пенсионного возраста… А стипендии студентов? А наука? А, скажем, та же смешная зарплата в полиции, в которую мы то и дело мечем камни своего негодования и мажем отбросами своего недоверия?
Получается, что мы милосердны только с отпетыми негодяями, маньяками, педофилами. А на стариков, на ветеранов войны у нас его не хватает? И тут мне в голову пришла еще одна мысль. Мне подумалось, что, чем лучше будет жить общество, тем труднее будет находить людей, согласных охранять преступников. Это же насколько надо будет постоянно увеличивать им зарплату или, скажем, уменьшать рабочий день, чтобы удержать людей на такой работе! А потом пошло-поехало… Заключенные, просидевшие 20–25 лет в тюрьме, будут нуждаться либо в центрах адаптации, либо в специальных психиатрических больницах. А потом всплывет, что и бывшим работникам этих специальных колоний требуется реабилитация. И на все это необходимо затратить немалые средства. И обязательно кто-то начнет заявлять, что тратить большие деньги на содержание и реабилитацию матерых преступников абсурдно. И будут начинаться все новые и новые витки по обсуждению вопроса целесообразности отмены смертной казни. И найдет коса гуманизма на камень экономики!
Я вот смотрю на свою Наташку, о будущем ее думаю. И очень мне, знаете ли, хочется, чтобы она пошла в новую современную школу, оборудованную по последнему слову науки и техники. И чтобы ее учили там умные грамотные учителя. А они таковыми и будут, если у них будет достойная зарплата. Потому что пойдут тогда работать в школу с удовольствием все, у кого есть к этому тяга и талант. И хочется мне, простите меня, чтобы перед поступлением в высшее учебное заведение моя Наташка пошла бы на бесплатные подготовительные курсы, а потом поступила в государственный вуз на бюджетное отделение, потому что иных и не будет. И абсолютно бесплатно получила высшее образование. Хорошее образование!
К нам вон зимой приезжала Иркина тетка из Саратова, которая работает в школе и которая привозила детишек в Москву на экскурсию. Она нам порассказала, как в начале восьмидесятых окончила географический факультет университета. И где она за пять лет учебы только не побывала на учебных и производственных практиках! И на Кольском полуострове, и на Урале, и на Кавказе, и на Байкале, и на Камчатке… И практики проходили в крупнейших и ведущих научно-исследовательских институтах: вулканологии, лимнологии, еще чего-то… Вот это была подготовочка, не только с указкой у карты!
И ведь все вузы работали так. А я должен теперь смотреть и радоваться, что огромные деньги идут не туда, куда бы мне хотелось, а на содержание какого-то Пети, которому втемяшилось насиловать и убивать женщин со светлыми волосами, роста метр восемьдесят и одетых в голубые блузки… Или педофила Васю, который полгода отирался возле детских площадок, хватал за руки детишек и вытворял с ними такое, что думать об этом противно… А еще там есть террористы, которые в здравом уме и трезвой памяти укладывали бомбы и с большим энтузиазмом нажимали кнопки радиозапалов. И очень радовались, когда в огне и под развалинами погибали женщины, старики, дети…
Я почувствовал, что мое отношение к смертной казни в стране заметно пошатнулось, и гуманизма у меня тоже как-то поубавилось.
По номеру телефона, который мне дал в Москве генерал Коновалов, я позвонил по автомату в аэропорту сразу же, как только сошел с самолета. Длинные гудки заунывно и раздражающе действовали на нервы. Я слушал их около минуты, потом повесил трубку. В душе зашевелилось беспокойство. Запросто могло оказаться, что генерал в Москве взял и ошибся на одну цифру, когда писал мне номер телефона. Ну, допустим, он не ошибся. А если два дня назад в колонии номера телефонов поменяли? Или просто начальник решил, что его номер ему не нравится, и перекинул телефоны, чтобы у него был номер заместителя, а у заместителя – наоборот. Или просто линия вышла из строя…
Трагедии в этом не было никакой. Я мог просто позвонить в Москву Андрею, и он бы все быстро выяснил. Подумав немного и попытавшись разобраться в себе, я понял, что дело не в телефоне, к которому на том конце провода никто не подходит. Дело было в том, что смутное беспокойство у меня вызывает моя миссия. Даже не беспокойство, а раздражение. Что это, предчувствие, что с моей темой не все так просто? Предчувствие, что я столкнусь тут с таким, чего никак не ожидаю? Наверное, заговорила интуиция, которая восприняла всю полученную недавно информацию и сделала больше выводов. Или немного другие выводы…
Плюнув на телефон-автомат – конечно же, в переносном смысле, – я отправился в кафе на втором этаже. Между вторым и третьим бутербродом еще раз безрезультатно попытался дозвониться до начальника колонии со своего мобильника. И только за чашкой кофе и сигаретой я наконец услышал ответный голос – правда, женский. Голос поведал, что начальника срочно вызвали в город в Управление и будет он только после обеда. Я машинально посмотрел на часы – времени было пять минут одиннадцатого.
– Простите, вас Борис Михайлович зовут? – поспешил обрадовать меня голос. – Вы знаете, Виталий Яковлевич (разумеется, на самом деле фамилия, имя и отчество начальника колонии совсем другие) велел вам передать, чтобы вы пока по городу погуляли. А как только он освободится, я вам позвоню и скажу, где вы с ним встретитесь. Он вас сюда и заберет.
В интонации секретарши, или как они тут у начальников называются, было нечто такое, что чуткое ухо журналиста уловило сразу. Некое недосказанное, но явно чувствующееся «но».
– Но? – тут же спросил я.
– Что? А! – засмеялся голос. – Вы, если хотите, можете Виталия Яковлевича и не ждать. С железнодорожного вокзала идет пригородный автобус на (голос произнес название населенного пункта). Вы на него садитесь, а там у водителя спросите, где вам сойти. Там указатель будет на повороте – «ИУ/…/..». Сойдете и, если хотите прогуляться, двадцать минут пешком. А тут мы вас встретим, обедом пока накормим, расскажем, что вас интересует…
– Вот за этот совет большое спасибо! Город у вас красивый, старинный, но я ведь не на экскурсию приехал… Разумеется, я воспользуюсь вашим советом и не буду ждать здесь начальника.
Обойдя бочком таксистов и частников, которые, демонстративно покручивая на пальцах ключи, зазывали потенциальных пассажиров, я вышел на небольшую площадь. До железнодорожного вокзала можно было добраться и без такси и гораздо дешевле. В моем командировочном положении лишние траты были неприемлемы.
Сойдя с пригородного автобуса, я осмотрелся. Унылый жиденький лес обступил узкую ленту потрескавшегося асфальта. Здесь, в низине, помимо вездесущих кленов и осин, было особенно много ольхи. И воздух от этого был сырой и чуть терпкий от запаха прелой опавшей прошлогодней листвы. Вправо, куда мне и следовало, согласно указателю, идти, простирался уже не редкий лесочек, а настоящий темный и молчаливый ольховый лес. Меня всегда удивляло, как именно ольха умудряется в любое время суток создавать такую темень под кронами своих деревьев. Еще с детства помню этот зловещий полумрак ольхового леса. То ли дело чистый и пронизанный солнечным светом сосновый лес, какой я видел под Самарой… Там на песчаниках стояли стройные сосны, и между ними было хорошо брести по мягкому ковру многолетнего опада.
