«Эх ты! Свой путь в искусстве нашла, а искусство пересадки не освоила. Учти, столько гениев сидит на своих окраинах, а пробиться к центру сквозь Кольцевую линию не могут».
Понеслась к схеме метро. Радиусы и круг как обглоданный скелет ее собственных картин…
Господи, как же ей не хватает бодрого Несторова баритона.
Света не хватает…
Галеристка из Бремена за час до открытия Вериной персональной выставки прошлась по залам и попросила заменить слишком уж мрачные картины. Из последних.
Где было взять другие? Из дома не успеть привезти, далеко, и новые не напишешь…
Но дама сказала, что лучше дыра, чем беда, рвущаяся со стены. Ничего тогда не купят…
Вера зовет сына в гости. Себе говорит: материнский долг, отвлекусь. И не признается, что хочется узнать хоть что-то о Несторе. Может, Гера сам разговорится…
Сын сразу согласился приехать на майские каникулы: Нестор улетает к себе на Атлантику, давая ему десять дней неприкаянной свободы.
За десять дней до своего приезда Герка вдруг огорошивает: «Буду с Софой. Она беременна, мы женимся. Срочно пришли ей приглашение».
Будущему внуку Вера обрадовалась. А невестке…
Кого-то ей напоминает ее лицо. Кого?
Подходит к полке с альбомами, на весу перелистывает толстенный фолиант «Портрет в России. ХХ век». Нет… Нет там ни одной женщины, похожей на Софу. Русские художники ищут красоту и находят ее в каждом лице. Взять хоть Елену Гуро. Дурнушка, мягко говоря. А Матюшин разглядел в ней умиротворенную прозрачность. Притягивает такой человек и успокаивает.
Поищу у европейцев.
Рука безотчетно тянется к Магритту. Книга сама открывается на портрете Софы.
Картина называется «Изнасилование». Удлиненный овал на фоне горизонта. Малюсенький лоб, непропорционально длинная шея. Даже прическа и цвет волос те же. Грудки-глазки крохотные, на месте носа – пупок…
Может, Софа сексуально Герке подходит… Может, она добрая. Может, сыну с ней будет хорошо, уговаривает Вера свою совесть.
Голова будущей свекрови и бабушки занята искусством, сердце тоже несвободно… Легко убеждает себя, что все равно от нее уже ничего не зависит. Умный-то умный сыночек, а не понимает, что мужчина с некрасивой спутницей просто смешон. Если красавицы не сумел добиться, то и в остальном – неудачник.
Как все дамы, по нескольку раз в день подпитывающиеся заинтересованными мужскими взглядами, Вера не то чтобы презирала дурнушек. Она их не считала себе подобными.
Такая поза: свысока и чуть сбоку при стыдящемся себя равнодушии – очень комфортна.
Гостей селят в отеле на соседней улице. А как иначе?
В их шестикомнатной квартире нет места для ночевки. Вера специально прикинула.
Кабинет Густава первый по коридору. Посредине маленькой комнаты – стол с компьютером, а вокруг – книги, картины… Чтобы нечаянно не наступить, не попортить, приходится нагибаться и расчищать себе дорогу к окну.
В большой Вериной студии тоже некуда поставить лежбище, да и не может она лишить себя возможности писать, когда хочется. Ночью, рано утром, весь день напролет…
Еще одна комната под завязку забита ее картинами.
Гостиная и столовая – смежные, без двери. Там есть что-то наподобие дивана, состоящего из трех больших пуфов на колесиках. На нем спать неудобно – разъезжаются. Герка там ночевал, когда приезжал один. Вдвоем – не поместиться.
О хозяйской спальне и речи нет.
В кухне, пусть очень просторной, цивилизованные люди не ночуют.
Так что квартирный вопрос отношений с сыном и невесткой не портил. Пару раз мирно съездили вчетвером в близлежащие городки, где Густав открывал выставки местных художников, поужинали в китайском ресторане. Гера, правда, в основном молчал, на вопросы отвечал односложно. И вообще слишком уж был не похож на счастливого молодожена.
Не очередная ли депрессия надвигается? – испугалась Вера.
Из сына не удалось ничего вытянуть, тогда попробовала разговорить сноху. За день до отъезда позвала ее с собой в огромный «Карштадт». Подходящий универмаг для подарков. Ехать не надо, от дома пешком пять минут.
Ради сына совершала Вера этот подвиг. Мало того, что она терпеть не могла любой шопинг, так еще пришлось у Густава попросить денег на покупки: у нее самой даже кошелька нет. И того, что туда кладут, тоже. Небольшие суммы от редких продаж ее картин целиком уходят на холсты-краски-кисточки-подрамники… Затратное это искусство – живопись… И хотя Густав всегда дает, не морщась даже в душе, просить неприятно. И в Москву без практической надобности именно поэтому она не ездит, даже если и хотелось бы. Очень хотелось бы…
Только ради сына причиняет Вера себе неудобство.
К концу мероприятия она совсем не устала. Дело в том, что невестка (злое «сноха» уже и мысленно не хотелось использовать) моментально нашла отличную голубую рубашку для Геры. Хлопок стопроцентный, уценена в два раза, и размер точно знает… А на женском этаже она ловко откопала на заваленном прилавке два карминных пуловера из чистого кашемира всего по десять евро. И Веру заставила примерить.
В повадке молодой женщины не было противной бабской ушлости, в глазах – алчности. Детскость – да, была, когда она смотрела на себя и на Веру в одинаковых обновках. Обеим они личили. Радость и красный отсвет от кофты так подрумянили Софины щеки, что Вере захотелось ее написать. И она, как Матюшин в Гуро, увидела в невестке умиротворяющую ясность.
Управились за полчаса, деньги потратили не все, и Вера повела гостью в кафе. Съесть любимое и той и другой мороженое.
Вообще-то Вера не была гурманкой. Лишних проблем не хотела, поэтому старалась есть меньше и только то, от чего не толстеют. Не то чтобы обманывала себя… Как многие, отсылала на задворки сознания неудобные инстинкты, не вкладывающиеся в схему «правильного» поведения. Обедняя, обесцвечивая свою жизнь… Но когда посторонний в то время Густав вдруг произнес, сильно напрягаясь, коверкая, но понятно русское слово «мороженое», она поняла, что немец ее любит. Давно, давно это было…
Добравшись до середины своей шоколадной пирамиды, Софа шепотом говорит, что у Геры на работе не все ладно.
– Я не от него знаю…
Вера напрягается. Неужели следит за мужем?
За Геркой – слежка?
– Нет, я не шпионю, – правильно поняв материнское беспокойство, поспешила успокоить Софа. И, нисколько не суетясь и не оправдываясь, продолжила: – Позвонили, когда его дома не было. Голос какой-то странный. Мужской или женский, непонятно. Я, как всегда, спросила, что передать. «Если… еще… хоть раз… появится в их сраной академии, то пусть пеняет на себя».
Софа старалась скопировать шантажиста так сосредоточенно и так неумело, что Вера даже улыбнулась. Какая милая все-таки девочка, подумала она.
