– Это ведь лишнее время! А как же Флоренс?! Нам необходимо начать поиски.
– Мы ничего не можем начать, пока нет заявления, – настаивает детектив.
Дэвид машет в сторону кухни.
– Ведите ее туда, – говорит он, будто я непослушная собачонка. – А я пока отнесу Флоренс в детскую.
Я снова плачу.
– Это не Флоренс. Пожалуйста, поверьте!
– Идемте, миссис Фэнкорт.
Уотерхаус берет меня повыше локтя широкой сильной ладонью и ведет на кухню.
– Может быть, сделаете нам чаю, пока я буду вас опрашивать?
– Не могу. Меня трясет, – прямо говорю я. – Налейте себе, если хотите. Вы мне не верите, так ведь? Я вижу. Сейчас я плачу, и вы думаете, что я просто истеричка…
– Миссис Фэнкорт, чем скорее мы оформим заявление, тем скорее…
– Я не дура! Вы не начали поиски, поскольку думаете, что ребенок на руках у Дэвида – Флоренс?
– Я не спешу с выводами.
– Да, но если бы ребенка в доме не оказалось, а мы оба заявляли, что наша дочь пропала, это совсем другое дело, правда? Ее бы уже вовсю искали.
Уотерхаус краснеет и не возражает.
– Но зачем мне врать? В чем выгода, какая цель?
Я изо всех сил стараюсь не повышать голос.
– А мужу вашему зачем? Или вы считаете, он искренне верит, что это его дочь, хотя это не она?
– Нет.
Я тщательно обдумываю, что сказать. Очернять Дэвида после стольких лет любви и согласия как-то дико, но нельзя и утаить то, что может хоть как-то убедить полицию.
– Он присматривал за Флоренс и уснул. Входная дверь была открыта. Если он признает, что это не Флоренс, значит, признает, что не углядел – прозевал вора… Но я ни за что не стану его винить, – спешу добавить я. – Ведь кто может такое предвидеть? Но дело именно в этом. Дэвид закрывает глаза на очевидное, потому что боится бремени вины. Однако рано или поздно ему придется это признать, едва он поймет, что его притворство мешает полиции начать розыск.
Я в отчаянии. Надо бы говорить помедленнее.
Детектив Уотерхаус, похоже, начинает нервничать и дергаться, будто у него кончается терпение.
– Кому и зачем нужно подменять ребенка?
По-моему, спрашивать такое довольно жестоко, хоть я и вижу: детектив это делает не нарочно. Ну, не то чтобы жестоко. Скорее, бестактно.
– Да как мать может знать о целях злодеев, укравших ребенка? – возмущаюсь я. – Мне в голову не приходит ни одной причины для подмены детей. Ну и что? О чем это говорит?
– Чем тот ребенок, которого я сейчас видел, отличается от вашей дочери? Важно все, что вы сможете сказать о разнице в их внешности.
Я мычу от ярости. Именно этого требовал Дэвид. Мужская логика – им бы все разложить по пунктам.
– Не могу назвать никаких конкретных отличий, кроме главного: это два разных человека! Разные младенцы. У моей девочки другое личико, и плачет она по-другому. Как, черт возьми, описать разницу в крике младенца?
– Хорошо, миссис Фэнкорт, успокойтесь. Не волнуйтесь.
Похоже, этот детектив Уотерхаус меня побаивается.
Пытаюсь говорить помягче:
– Я понимаю, вам на каждом шагу приходится иметь дело с неадекватными людьми. У меня самой такая же работа. Я гомеопат. Знаете, кто это?
Я готова прочитать дежурную лекцию на тему традиционной медицины, основанной на аллопатии, и о гомеопатии, построенной на идее лечения подобного подобным.
У детектива на миг округлились глаза. Потом он кивнул и опять порозовел.
Однажды у меня был пациент-полисмен. Моложе меня, но уже семейный, с тремя детьми, он страдал от жесточайшей депрессии, потому что терпеть не мог свою работу. Он хотел быть ландшафтным дизайнером. Я посоветовала ему следовать велению сердца. Я считала это правильным – сама незадолго до того бросила скучную службу в налоговой и подалась в гомеопаты. После встречи с Дэвидом, когда они с Вивьен вытянули меня из моего жалкого одиночества, мне хотелось лишь одного – помогать людям. Теперь вот я гадаю, помогла ли я тому бедняге или подвела его своим бездумным непрактичным советом. А вдруг он уволился из полиции и живет в нищете? И жена от него ушла?
– Многие пациенты очень своеобразно воспринимают окружающий мир. Обычный человек считает их чокнутыми, а я – нет, понимаете? Я – здоровая неглупая женщина, и уверяю вас: ребенок в детской – не моя дочь.
Я лезу в карман рубашки, вынимаю кассету с пленкой и кладу на стол:
– Вот, непреложное доказательство. Проявите – и получите кучу фотографий настоящей Флоренс. Со мной и с Дэвидом. В больнице и дома.
– Весьма признателен.
Детектив берет кассету, сует в конверт и что-то надписывает – мне не разглядеть. Медленно, размеренно, основательно. Потом вынимает блокнот:
– Что ж, давайте запишем кое-какие подробности.
Его неторопливость бесит.
– Да вы же мне не верите, – огрызаюсь я. – Ладно, как хотите. Мне плевать, но прошу вас, отправьте группу на поиски. Что, если вы ошибаетесь, а я говорю правду и Флоренс действительно украли? В любую секунду может произойти непоправимое! – У меня дрожит голос. – Вы что, готовы так рисковать?
– У вас есть другие фотографии дочери, миссис Фэнкорт? Уже проявленные?
– Зовите меня Элис. А вас как зовут? В смысле, по имени.
После небольшой заминки он все же сдается:
– Саймон.
Саймон. Это имя было в нашем с Дэвидом списке – на случай, если родится мальчик. Я морщусь. Про список почему-то особенно больно вспоминать. Оскар, Саймон, Генри. Лиони, Флоренс, Франческа. («Фэнни Фэнкорт! Только через мой труп!» – фыркнула Вивьен.) Флоренс. Ухти-Пухти. Маленькое Личико.
В больнице нас должны были снять в палате, но у фотографа сломалась машина, и он не приехал. Я всхлипываю и содрогаюсь, будто меня бьет током.
– У нас так и не осталось первого снимка из роддома. Господи, где она теперь?
– Элис, все нормально. Успокойтесь. Мы ее найдем, если… Да, мы сделаем все возможное.
– Есть еще фотографии. Вивьен снимала, когда навещала нас в больнице. Она скоро приедет и подтвердит, что я не помешалась.
– Вивьен?
– Свекровь. Это ее дом.
– А кто еще здесь живет?
– Я, Дэвид, Флоренс и Феликс. Это сын Дэвида от первого брака. Ему шесть. Они с Вивьен сейчас во Флориде, но вылетают ближайшим рейсом, на какой удастся достать билеты. Она меня поддержит. И подтвердит, что этот ребенок – не Флоренс.
– Значит, ваша свекровь видела Флоренс?
– Да, она приезжала посмотреть на нее в первый же день, сразу после родов.
