– Ведь не будет вреда, если мы сравним образцы ДНК матери и младенца, верно?
Чарли кивнула. А почему бы тогда не взять образцы у всех младенцев, родившихся в больнице Калвер-Вэлли за последний год, – для подстраховки, типа царя Ирода? Обхохочешься, черт возьми.
Чарли аккуратно прикрыла за собой дверь и быстро прошагала мимо детективов, пока никто не успел с ней заговорить. Саймон поднял глаза, Селлерс с Гиббсом не шелохнулись. Чарли ускорила шаг, направляясь в женский туалет – единственное место, где можно скрыться, если Саймон накинется с расспросами. Самая ненавистная фраза – «Ты как?».
Добежав до ближайшей кабинки, она заперлась и тяжело задышала, чтобы хоть немного отпустило. Потом сжала голову руками и разрыдалась.
21
30 сентября 2003 г., вторник
Я сижу в малой гостиной, осоловелая от долгого сна и такая же задурманенная, как была вчера после бессонных суток. Напротив меня – незнакомая врачиха. Представилась она доктором Рэйчел Аллен. Не знаю, верить ли ей. С тем же успехом она может быть актрисой, нанятой Вивьен. Совсем молоденькая высокая женщина с грушевидной фигурой. Короткие светлые волосы и пунцово-розовые щеки. Никакой косметики. Гусиная кожа и светлый пух на пышных голых икрах. Поймав мой взгляд, она всякий раз начинает восторженно сиять. Я знаю, что Вивьен подслушивает за дверью: ей не терпится узнать диагноз, каков бы он ни был.
Доктор Аллен наклоняется, берет мою руку и крепко стискивает.
– Ни о чем не беспокойтесь, Элис, – говорит она.
В жизни не слышала более дурацкого замечания. Кто бы не беспокоился на моем месте?
– Не волнуйтесь, скоро вам станет лучше.
Она проникновенно глядит мне в глаза и протягивает листок с вопросами. Возникает ли у меня желание покалечить себя? Часто – иногда – никогда. Не кажется ли мне, что впереди ничего хорошего? Часто – иногда – никогда.
– Что это? – спрашиваю я.
Мне надо поесть. От голода мутит, словно в желудке шарит когтистая лапа, но так ничего и не находит.
– Это наша клиническая анкета на послеродовую депрессию, – объясняет доктор Аллен. – Понимаю вас: бланки, бланки и еще раз бланки! Я полностью с вами согласна. Но заполните эту дурацкую бумаженцию – и мы нормально поговорим.
– А где доктор Дхосаджи? – спрашиваю я. – Я бы лучше побеседовала со своим врачом.
– Ее нет, поэтому пришла я. Почему вы не заполняете анкету? Есть чем писать?
Порывшись в кармане, она выуживает синюю ручку.
Читаю дальше. В этой анкете все слишком упрощено.
– Это ни к чему, – говорю я. – Вопросы не имеют отношения к моей ситуации, и ответы не внесут ясности.
Доктор Аллен глубокомысленно кивает и наклоняется ко мне:
– Вы плакали сегодня утром?
– Да.
В последние дни я только это и делаю. Я рыдала, когда Вивьен заперла меня в детской.
Свернувшись на коврике и обняв Гектора, плюшевого медвежонка Флоренс, я ревела, пока не уснула. А очнувшись через шестнадцать часов, заплакала снова. Личико я не видела с тех самых пор, как уехала на встречу с Саймоном. Мне дико хочется на нее взглянуть, хоть на минутку, даже если не позволят до нее дотронуться.
– Бедняжка! А часто ли вы плачете?
Доброжелательность исходит от доктора Аллен почти зримыми волнами.
– Часто. Почти все время. Просто у меня забрали дочь, и я не знаю, где она, а мне никто не верит.
– Значит, вам никто не верит?
Доктор Аллен сама вот-вот разрыдается.
– Именно.
– А у вас есть ощущение, что люди и обстоятельства словно сговорились против вас?
– Да, так и есть. Девочка пропала, а я не могу ничего доказать ни мужу, ни полиции. Но это факт, а не ощущение.
Я говорю словно холодная бессердечная машина. У меня было сердце, но его вырвали. Его больше нет.
– Конечно! – убежденно восклицает доктор Аллен. – Я твердо верю, что ощущения и есть факты. На самом деле я очень серьезно отношусь к чувствам пациентов. Я хочу вам помочь. Безусловно, вы вправе чувствовать то, что чувствуете. После родов женщины часто страдают от невыносимой загнанности, отчуждения…
– Доктор Аллен, мою дочь похитили.
Доктор теряется.
– А… что говорит полиция?
– Ничего не говорит. И ничего не делает. Сказали, нет оснований. Мне не верят.
От этих слов ей явно полегчало, и я чувствую, что меня вновь предали. Моя докторша с радостью цепляется за авторитетное мнение.
– У вас усталый вид, – говорит она. – Я пропишу вам снотворное.
– Нет, не надо таблеток. Я проспала больше пятнадцати часов. Я заполню анкету, но принимать ничего не буду. Я не больна. А замученный вид – оттого что переспала. Дайте ручку.
Доктор Аллен протягивает ее, и я вдумчиво расставляю галочки, стараясь казаться совершенно здоровой и уравновешенной.
– Как ваше физическое самочувствие? – спрашивает доктор.
– Иногда голова кружится, все плывет перед глазами.
– Вы принимаете ко-кодамол?
[22]
– Да. Это из-за него?
– Очень сильное обезболивающее. Вас когда прооперировали?
– Я больше не буду его пить, – обещаю я.
Сейчас нужна ясная голова. Мне не хотелось принимать аллопатические средства, но Вивьен настояла, и я ей поверила.
– Я принимаю еще два гомеопатических средства – гиперикум и гельсемиум.
– Ничего страшного. – Доктор Аллен снисходительно улыбается. – Пользы от них, конечно, не будет, но и вреда никакого.
«Надменная свинья».
Подаю ей заполненную анкету. Меня ожидает сто очков бонуса: скоро я узнаю, чокнулась ли Элис Фэнкорт.
– Спасибо! – говорит врачиха восторженно, будто ей вручили королевские регалии, и с превеликим усердием, тяжело дыша, читает мои ответы, словно старается найти ключ к неразрешимой загадке. Она чем-то напоминает кобылу.
– А вдруг она больна? – шепчу я. – Я о Личике.
От этой мысли голова идет кругом, сердце заходится от страха и волнения.
– Может, ее потому и поменяли на Флоренс, ведь Флоренс-то здоровенькая.
Я вспоминаю, как у моей малышки брали кровь из пяточки на тест Гатри
[23]
. Дэвид шутил, что новорожденному, наверное, прокручивают подборку песен Вуди Гатри
[24]
, проверяя, сколько мелодий он узнает. У Флоренс был хороший анализ, с ней все в порядке.
