– Нож появился в пеленальном столе до того, как Бира посадили, или после?
– Бля буду, не помню! Кажись, до.
– Ты видел, как Бир прятал нож? Говорил он тебе о нем?
– Нет, но это он, сто пудов. Больше никто не знал про нашу нычку – так мы ее называли. – Лоуи ухмыльнулся.
– Допустим. Объясни теперь, как Бир мог попасть в игровую. Или у него там тоже подружка работала?
– Не, но они с Донной кентовались. Мы же все трое – одна компания.
– А мог он спрятать нож так, что Донна этого не видела?
– Не хрен делать. Там же отдельная комнатушка возле толчка, незаметно можно запрятать. – Винни на глазах раздулся от гордости. – В этом весь жир нашей нычки.
Саймон замолчал и крепко призадумался.
Бира взяли дома, утром в субботу – на следующий день после убийства Лоры. Игровая в «Уотерфронте» открывается по будням в восемь тридцать, а в субботу – в девять. Бир мог успеть заскочить туда и спрятать нож, а потом уж пойти домой. Но почему он не оставил там же Лорину сумочку? Хотя, конечно, ему ничего не стоило сбросить ее в любой мусорный бак. Тогда ее уже не найти. Саймон хотел лишь одного – дождаться завтрашнего дня. Ему позарез нужно позвонить в одно место. После этого звонка все станет гораздо проще, звонок на многое должен пролить свет.
– Игровая для всех детей? В смысле, по возрасту.
– От рождения до пяти. А у вас что, спиногрызы есть?
Не ответив, Саймон вынул из кармана фотографию Фэнкортов, которую нашел в столе в кабинете Элис. Все семейство – Вивьен, Дэвид, Элис и Феликс – в саду «Вязов».
– Узнаешь кого-нибудь?
– Да, этот пацаненок зависал в игровой. Донна его называла «маленьким лордом Фаунтлероем»
[30]
, потому что он больно культурно разговаривал. И эту – Тритониху.
Винни мотнул головой и расплылся в улыбке. Он вел себя так, будто у него нет и не бывает никаких забот. Пожалуй, и впрямь по тупости не понимал, что может загреметь по-крупному за хранение наркоты.
– Значит, она какая-то родня этого мажора?
– Видел их когда-нибудь вместе?
– Нет.
– А почему Тритониха?
– Это мы с Дэзом придумали. Просто она постоянно торчала то в бассейне, то в джакузи.
– У вас с Биром были клубные карточки? – Саймон даже не пытался скрыть недоверия.
– Не гони, начальник! Мне таких цен не поднять. Не-а, мы ходили другим путем – через бар «Чомперс». Там и дурак пролезет, но не всем хватает смекалки.
Адвокатша с явным отвращением зыркнула на Винни и вернулась к своим ногтям с облупившимся бледно-розовым лаком.
– Тритониха там зависала почти каждый день, ну и мы тоже, – продолжил Винни. – Знаете, когда делать не хрена. Хотя вы небось не знаете. Зуб даю, что она подслушивала наши разговоры. Мы прикалывались – типа, запала на нас и везде за нами таскается. Видать, она понимала, что мы «левые», но ни разу не вякнула.
– О чем вы обычно говорили?
– О делах, – с достоинством ответил Винни. – Об отсидках. Гнали, понятно, порожняк: перестрелки, мокруха… Дэз говорил, старуха от наших телег… ну, вы поняли. – Лоуи подмигнул. – Да нет, Тритониха ни хрена на нас не западала – просто любопытная овца.
– Кто-нибудь из вас упоминал при ней тайник?
– А то! Мы же постоянно угорали, мол, все эти безмозглые мамаши не врубаются, что меняют сраные подгузники прямо над нашей лавочкой.
– Ты же сказал «для личного употребления»?
– Ну, это так, для красного словца.
При иных обстоятельствах Саймона взбесило бы, что такой паршивец, как Винни, вешает ему лапшу на уши, но сейчас слишком много нервных импульсов проносилось через его мозг и злиться было некогда. Теперь, когда обнаружилась связь между Фэнкортами и Биром, у Саймона возникло чувство, что маховик раскручивается, и он пытался стряхнуть с себя легкую растерянность, что всегда охватывала его в такой момент. Отчасти Саймон боялся узнать правду, но не понимал, откуда берется этот страх. Видимо, пугало то, что вариантов все меньше. Будто входишь в узкий тоннель. Саймон был уверен, что ни Гиббсу, ни Селлерсу, ни Чарли такое чувство не знакомо.
Когда же наконец наступит завтра? Хотя это чистая формальность. Телефонный звонок? Но Саймон и так знает правду. Или дело в другом? Не боится ли он обнаружить что-нибудь еще? Саймон никак не мог отогнать дурное предчувствие: что-то очень нехорошее поджидает его за углом, и этого не миновать, поскольку свернуть туда непременно придется…
Элис – вот кто его тревожит на самом деле. Что он узнает о ней? «Только бы ничего плохого», – думал Саймон, глядя на фотографию, семейный портрет Фэнкортов. Саймон поежился: ему было неприятно и смотреть на фото, и думать о нем. Но почему?
– Ну и для полной ясности, – сказал он Лоуи, чтобы отвлечься от зловещей догадки, которая уже назревала в голове. – Кого из них вы с Биром прозвали Тритонихой?
Лоуи ткнул пальцем в Вивьен Фэнкорт. У Саймона камень упал с души.
33
2 октября 2003 г., четверг
Сижу за туалетным столиком и расчесываюсь. Входит Дэвид.
Нужно заговорить первой.
– Помнишь наш медовый месяц? – спрашиваю. – Как мы их назвали? Мистер и миссис Тумбочки? И семейку Рода Стюарта? А как пили рецину по вечерам на балконе? Мы были тогда так счастливы!
Прежних чувств никогда не вернуть, но все равно хочется напомнить о них Дэвиду. Пусть тоже помучается.
Его лицо искажает гримаса презрения.
– Ты, может, и была, но только не я. Я знал, что ты никогда не дашь мне того же, что и Лора.
– Неправда. Ты это говоришь только для того, чтобы меня обидеть.
– Греция какая-то. Да туда же любой дурак может поехать. Вот с Лорой мы провели медовый месяц на Маврикии. И мне не жаль было потратить на нее столько денег.
– Но тебе же все равно, сколько ты транжиришь. Это никогда не имело значения – мать с лихвой возместит. Сколько раз за эти годы Вивьен спасала твой бизнес? Ручаюсь, что не один. Если б не ее благотворительность, ты сейчас работал бы на какой-нибудь занюханной фабрике.
Стиснув зубы, Дэвид выскакивает из комнаты. Я причесываюсь и жду. Через пару минут он вбегает:
– Положи расческу, я хочу поговорить.
– Не о чем нам говорить, Дэвид. По-моему, все разговоры уже бессмысленны, разве не так?
– Положи расческу! Смотри, что я нашел.
Он машет фотографией моих родителей – на ней я еще маленькая. Должно быть, вытащил из моей сумочки. Это моя любимая карточка нашей семьи, и Дэвид это знает. Он знает, что если со снимком что-нибудь случится, то потерю не восполнить.
