– Хочешь, обрадую тебя, сержант? Я не влюблен в Псинку. – Грэм зевнул. – Хотя и позволяю себе… нырнуть время от времени. Но ей не сравниться с тобой, сержант. Я хочу только тебя, с твоим деспотичным шармом и немыслимо высокими стандартами.
– Вовсе они не высокие!
Весело фыркнув, Грэм забросил руки за голову.
– Сержант, мне не под силу даже уяснить, чего ты от меня ждешь, а о том, чтобы соответствовать твоим требованиям, и речь не идет.
– По крайней мере, не сдавайся так быстро. – Чарли скорчила угрюмую мину. Грэм признал, что спит со Стеф. И не обидишься – учитывая, в чем сама Чарли ему призналась.
– Могу доказать, что Стеф для меня ничего не значит! Погоди, сейчас такое услышишь! – Глаза Грэма загорелись.
– Грэм Энгилли, знаешь, кто ты? Бессовестный сплетник.
– Помнишь песенку? «Белые полоски прочертили мой мозг…»
– Ну, помню.
– У Псинки белая полоска на заднице, прямо посредине. Когда приедешь ко мне в следующий раз, я прикажу ей тебе показать.
– Обойдусь.
– Нет, правда, без смеха не взглянешь. Теперь тебе ясно, что я не могу испытывать чувства к такой женщине?
– Белая полоска?
– Ага. Она любительница солярия, ни дня не пропускает, и поэтому задница у нее ярко-оранжевая. – Грэм улыбнулся. – Но если… гм, как бы выразиться… раздвинуть половинки…
– Ладно, ладно, без подробностей!
– … то увидишь абсолютно белую полосу. Заметна даже когда Псинка ходит.
– А что, она часто голышом ходит?
– Вообще-то… да. Она на меня немножко… запала.
– Чего ты вовсе даже и не хотел.
– Конечно, нет! – театрально возмутился Грэм.
Зазвонил его мобильник, он дотянулся до него, нажал кнопку.
– Да. Белая полоска, – изобразил он губами, чтобы Чарли не сомневалась, кто на другом конце. – Да… О’кей. Отличная работа, дружище. Заслужила косточку. – Он подпихнул Чарли локтем.
Она, не удержавшись, прыснула.
– И что?
– Наоми Дженкинс у нас не была. Никогда не приезжала.
– М-м-м…
– Однако Стеф не просто псинка, а терьер, поэтому проверила всех Наоми. Нашлась Наоми Х-е-й-в-о-р-т. В сентябре заказывала шале на выходные. Клиенты – Наоми и Роберт Хейворт, но заказ делала жена. Пригодится?
– Да. – Чарли села, стряхнув руку Грэма. Надо было подумать.
– Чтобы тебе потом не разочароваться, сержант…
– Ну?
– Она отменила заказ. Хейворты так и не приехали. Стеф помнит ее повторный звонок. У этой Наоми Хейворт голос был очень расстроенный, когда она отказывалась от шале. Стеф даже решила – что-то с мужем стряслось, бросил ее или умер.
– Точно. – Чарли кивнула. – Точно. Здорово. Ты очень помог.
– Теперь объяснишь, зачем это все? – Грэм принялся ее щекотать.
– Эй! Отвали! Нет, не объясню. Не имею права.
– Так, так. А своему Саймону Уотерхаусу все в деталях рассказываешь?
– Ему-то зачем? Он знает не меньше, чем я. – Чарли расплылась в улыбке при виде оскорбленной физиономии Грэма. – Саймон – один из моих детективов.
– То есть ты видишь его ежедневно. – Грэм рухнул обратно на подушку и испустил тяжкий вздох. – Такая, значит, моя планида.
Глава девятнадцатая
Пятница, 7 апреля
Ивон садится рядом со мной на диван, пристраивает между нами тарелку с сэндвичем. На еду она не смотрит – не хочет акцентировать на ней мое внимание. Боится, что я тут же откажусь.
Не знаю, сколько уже смотрю на серый экран выключенного телевизора. Заставить себя проглотить что-то, пусть даже ломоть мягкого белого хлеба, – слишком большое усилие. Все равно что выйти на старт марафонской дистанции, не успев отойти от общего наркоза.
– Ты за целый день ничего не съела, – говорит Ивон.
– Целый день тебя со мной не было.
– То есть ты ела?
– Нет.
Не знаю, который теперь час, какая часть дня прошла и сколько осталось до начала следующего. Вижу только, что за окном темно. Если бы Ивон не пришла, я так и осталась бы у себя в спальне. Сейчас я могу думать только о тебе; о том, что ты сказал, о смысле этих слов. Снова и снова слышать твой холодный голос. Через год, через десять лет я смогу его воспроизвести.
– Включить телевизор? – спрашивает Ивон.
– Нет.
– Может, там что-нибудь легкое идет, что-нибудь…
– Нет!
Не хочу ни на что отвлекаться. Хочу чувствовать только свою невероятную боль, ведь больше мне от тебя ничего не осталось.
Я долго готовлюсь, прежде чем произнести что-то длиннее «нет». Проходят минуты, а я все еще не уверена, что мне достанет сил.
– Ивон, послушай… Я очень рада, что ты пришла. Я рада, что мы помирились, но… Ты лучше уйди.
– Никуда не уйду.
– Ничего не дождешься, – обещаю я. – Надеешься на улучшение? Напрасно. Я не развеселюсь, не начну болтать с тобой. Ты не сумеешь меня отвлечь. Я так и буду сидеть и смотреть на стену. – Стоило бы нарисовать на моей входной двери большой черный крест, как во время чумы.
– Давай поговорим о Роберте. Может, тебе станет…
– Легче не станет. Ивон, ты хочешь помочь, я знаю, но не сможешь.
Пусть мое горе утопит меня. Сражаться с ним, изображать из себя цивилизованного человека слишком тяжело. Я не произношу этого вслух – слишком уж отдает мелодрамой. Горе – это ведь когда умирает кто-то из близких.
– Тебе не надо что-то разыгрывать ради меня, – говорит Ивон. – Можешь кататься по полу и выть, если тебе станет легче. Но я не уйду. – Она поджимает ноги, удобно устраивается в углу дивана, кладет голову на подлокотник. – Завтра тебе опять в полицию. Думала об этом?
Я качаю головой.
– Когда сержант Зэйлер за тобой заедет?
– Утром.
Ивон чертыхается сквозь зубы.
– Ты не можешь есть, не можешь двигаться, едва находишь в себе силы говорить. Как ты предполагаешь выдержать еще один разговор с Джульеттой Хейворт?
Я не знаю ответа. Как-нибудь выдержу.
– Позвони сержанту Зэйлер и скажи, что передумала. Хочешь, я сама позвоню?
– Нет.
– Наоми…
– Я должна поговорить с Джульеттой. Иначе она не скажет, что ей известно.
– Как насчет того, что известно тебе? – возражает Ивон. – Ты знаешь, что я не в восторге от Роберта, но… Он любит тебя, Наоми. И он не насильник.
